Психологическое время личности - страница 9
Таким образом, насыщение будущего значимыми целями является предпосылкой насыщения настоящего деятельностью, что в свою очередь приводит к наполненности прошлого информативными воспоминаниями. Так, согласно Канту, достигается полнота переживания человеком времени и вместе с тем удовлетворенность жизнью. Это становится возможным на основании способности воспроизводить прошедшее и будущее в настоящем в процессе «ассоциации представлений прошедшего и будущего состояния субъекта с его настоящим состоянием… чтобы то, чего уже нет, соединить в связном опыте с тем, чего еще нет, посредством того, что существует в настоящее время» [1966, 419]. Взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего Кант (в соответствии с присущим его философской системе пониманием времени как субъективной реальности) рассматривал лишь применительно к человеческому опыту, к психологическим механизмам индивидуального сознания. Для него не существует проблемы соотношения объективного и субъективного (психологического) времени, а лишь проблема соотношения времени в различных формах восприятия явлений. Поэтому последовательная научная концепция психологического времени не могла быть создана Кантом, хотя его конкретные наблюдения и выводы, касающиеся специфики субъективного отражения времени, имеют ценность и в настоящее время. Достаточно указать на продуктивную разработку проблемы потребности во времени как важнейшего компонента психологического времени [Сэв, 1972, 480—481], пространственной трехмерной интерпретации психологического времени, которая впервые появляется именно у Канта как сосуществование временных модусов [Моисеева, Сысуев, 1981; Яковлев, 1980; Cottle, 1976]. И наконец, Кант впервые предпринял попытки научного объяснения проблемы изменения субъективной скорости времени в различных условиях функционирования психики, связав ускорение или замедление времени с разнообразием или монотонностью деятельности [1966, 398—399].
В решении вопроса о соотношении прошлого, настоящего и будущего Кант следует за Августином, который посредством субъективизации времени, его отождествления с протяженностью человеческого духа пытался преодолеть свойственное античной философии представление о том, что прошлого уже нет, будущего еще нет, а реален лишь момент их взаимоперехода — настоящее. Августин считал необходимым признать пребывание прошлого и будущего в настоящем, их сосуществование. В связи с этим он употреблял понятия «настоящее», относящееся к вещам «прошлого», «настоящее», относящееся к вещам «будущего», и «настоящее», относящееся к вещам «настоящего» [Антология…, 1969, 587]. Каждому из этих временных модусов соответствовал определенный психологический механизм: воспоминание, ожидание, созерцание, благодаря взаимодействию которых время предстает как целостность в сознании человека. Кант с этой же целью соотносит способности вспоминать и предвидеть как условия формирования временной связи восприятий настоящего [1966, 418—419].
Глубокое диалектическое обоснование идеи временного единства психики находим у Гегеля при анализе им проблемы перехода субъекта в процессе познания от стадии чистого созерцания к формированию представлений. Как известно, Гегель критиковал субъективизм Канта в понимании пространства и времени и рассматривал пространственность и временность присущими вещам самим по себе, однако в самом «звучании» этих слов усматривал указание на ограниченность материальных форм, которая преодолевается в процессе самореализации духа. «Познающее мышление, — подчеркивал Гегель, — не задерживается на этих формах, а постигает вещи в их понятии, содержащем внутри себя пространство и время, как нечто снятое» [1956, 250]. В связи с этим пространственность и временность, открывающиеся субъекту на стадии чистого созерцания, выступают формами внеположности духа. Однако, когда созерцание переходит в представление, оно не становится только прошедшим, в снятом виде оно присутствует и в настоящем. Гегель иллюстрирует эту мысль следующим примером: «я это видел» в немецком языке буквально значит «я имею это виденным». В связи с этим он приходит к выводу, что данными словами «выражается отнюдь не только прошедшее, но вместе с тем и настоящее; прошедшее является здесь лишь относительным, — оно имеет место только при сравнении непосредственного созерцания с тем, что мы в данный момент имеем в представлении» [1956,
