— Эй, сопляк! — окликнул кто-то Вовку, засмотревшегося на пожелтевшую листовку оккупационных властей, предлагающую большое вознаграждение за сведения о дислокации партизанского отряда.
Листовка, приклеенная на заборе, уже порядком обтрепалась и выцвела, но мальчишка без труда узнал на фотографии Митрофана Петровича — командира отряда, за голову которого, помимо сведений, была обещана кругленькая сумма в рейхсмарках, солидный надел земли и ряд социальных поблажек. Вовка поднял голову, и нос к носу столкнулся со здоровым широколицым мужиком, который, облокотившись на забор, с недовольством взирал на мальчишку со стороны двора.
— Ты чего тут шаромыжишься? — обдав Вовку перегаром, проревел детина, почесывая заросшую недельной щетиной харю.
На рукаве засаленного тулупа мальчишка разглядел белую повязку полицая — хиви (Hilfswilliger — желающий помочь).
— Чё-то я тебя здесь раньше не видел! — продолжал докапываться к Вовке полицай, вращая маленькими глубоко посаженными свинячьими глазками.
— Дяденька, — не тутошний я, из Козюкино, — тоненьким голоском запричитал мальчишка, выдавая заранее подготовленную версию.
— Понятно, — ухмыльнулся детина, — побродяга. Эк тебя занесло. А к нам на кой хер приперси?
— Голодно у нас, дяденька, — нарочно размазывая грязь и сопли по чумазой мордашке, принялся сбивчиво объяснять Вовка. Даже слезу пустил для пущего эффекта. — Тятька с мамкой умерли давно, а я у бабки на выселках жил. А надысь бабка преставилась, вот я доел все, что оставалось и пошел… Подайте, ради Христа, дяденька, будьте добреньки!
— Понял я теперь, почему тебя в интернат не прибрали, как того директива предписывает, — понимающе кивнул полицай. — Глушь твое Козлятино…
— Козюкино, дяденька, — поправил Вовка мужика, а вдруг проверяет хитрый хиви.
— Козлюкино, козлятино — не один ли хрен? — презрительно сплюнул полицай. — Значит, говоришь, бабка тебя ховала?
— У бабки жил, дяденька. Подайте, ради Христа, горемыке, круглой сироте! — вновь затянул Вовка свою песню.
— Жрачки я тебе не дам! — отрезал полицай. — Своих ртов хватает. А вот в приемник интерната сведу. Тут у нас не твое Козлятино, тут у нас порядок, тут не забалуешь!
— Дяденька, пожалуйста, не надо меня в интернат! — испуганно заверещал Вовка.
— Это почему еще? — не понял полицай. — Там жрать дают, крыша, какая-никакая над головой. Немцы, они народ серьезный… Хотя те еще сволочи — дохнуть свободно не дают: все проверяют, перепроверяют… — неожиданно пожаловался он. — Но всяко лучше краснопупых. Этих я как бешенных собак на столбах…
— Дяденька, ну не надо меня в интернат! — взмолился Вовка, потихоньку пятясь от забора. — Мне бабка говорила, что в интернате с голодухи людей едят, да печи лагерные костями топят…
— Чё, дурак совсем? И бабка твоя, полоумная, совсем, видать, на старости из ума выжила! А может ты жиденок? — вдруг всполошился полицай. — Вон, рожа какая смуглая…
— Не дяденька, не жиденок я! Русские мы, Путиловы. А рожа черная, так это не мылся я давно.
— Вот в интернате тебя и помоют и накормят.
— Не хочу в интернат! — вновь испуганно пискнул мальчишка, затем резко развернулся и задал стрекача.
— Стой, паскуда! — заорал ему вслед полицай, но мальчишка уже сиганул в дыру забора ближайшей разрушенной избы и скрылся из глаз мужика. — Попадешься еще мне!
— Помечтай, урод! — прошипел Вовка, пробираясь сквозь заросший сухим бурьяном огород. — И не от таких уходил…
Пробираться к центру поселка мальчишка решил огородами. Действовать в райцентре оказалось не так-то просто.
— Угораздило же сразу нарваться на полицая, — ворчал себе под нос мальчишка, перебегая через очередной огород. — Чё им тут, медом намазано? — возмущался он, спрятавшись за заброшенной стайкой для свиней, когда по улице проходил полицайский патруль. — Давайте, валите отсюда поскорее, — шептал он, не выпуская немецких прихвостней из своего поля зрения.
— Мальчик, ты откуда? — поглощенный слежкой за хиви, Вовка не заметил, как к нему подошла женщина — видимо хозяйка дома, во дворе которого он прятался.
— Ой! — от неожиданности Вовка подпрыгнул. — Я, тетенька из Козюкино… — мальчишка быстро оправился от испуга и, шмыгая носом, постарался разжалобить хозяйку дома.
