Псалмы нашего дня - страница 7

Шрифт
Интервал

стр.

Мой дед сидел на Маршалковской, в Варшаве, пил кофе, любовался видами, насчет кофе - правда, насчет всего остального домыслы, но какие?! Всегда приятно что-то приписывать своим предкам, нечто величественное, нечто тебе не присущее, но которое есть у других, дворянство, шляхтичи, какие-то корни в Америке, а знаете, ведь у меня есть дядюшка в Буффало, слава Богу, что он обо мне не догадывается, потом все просто, просто до безобразия, просто до скукоты, просто брат в Бней-Браке, друг в Лос-Анджелесе, приятель молодости в Мюнхене, каково им там? А Женечка в Москве, а женушка под боком, а женщины... Их впрочем оставим другим, не потому что не нравятся, а ощущаешь, что не попадаешь, не любишь Костнера, не восхищаешься Ди Каприо, да и от песен Ветлицкой как-то не в захвате...

Опять катим по пригорку, по горке, по тропинке, по дорожке, позарастали стежки-дорожки... Горьковатый запах дыма от горящих листьев, и вдруг, а помнишь, как мы в детстве ели цветы желтой акации? До "терминаторов" и прочей дребедени никогда не задумывался, что пустыри России и Украины идеальное место для съемок подобных сюрреалистических пейзажей, как знаменитая Рижская тюрьма - подъезжая поездом к столице Латвии видишь, как на крыше тюрьмы греются зеки... Пора за работу, пора за дело, пора бросать глупости, а кто их когда в жизни бросил, если что-то глупое, так это навсегда, как нарды, карты, водка, и опять то же, по кругу... Да ведь не из наркологии этот репортаж, просто треп, треп ни о чем. Да отчего же ни о чем, это ведь только решения пленума о чем, не так ли? Настанет ли тот день, когда дети будут проходит мимо памятников вождям, и не догадываться, кто это? А пепел Клааса стучит мне в сердце, а в Бабьем Яру все заросло, все так тихо, мирно, Освенцим - на русском это нечто вроде "Да Святится", У Малки номер из Биркенау, куда подевалась детская всеобщая нелюбовь к фашистам, откуда эта приязнь к черным, коричневым...

Снегом. Снегопадом желтым и красным засыпает дорожки. Колеса с мягким всасывающим звуком едут по раскисшей тропинке. Навались, Шлемочка, навались, еще раз. Ух, ты. Доброе утро, доброе утро, как дела, доброе утро... Лариса, сумки сдвинь, дай проехать... Вот и прибыли, вот и хорошо, вот и за дело... Как часто снится мне сон, тот удивительный сон, когда танцует осень... Почему никто не поет Интернационал или Варшавянку, боятся, что не поймут, не оценят, не зацепит за душу? Как -то утром на рассвете заглянул в соседний сад... Через забор что ли подглядывал, видно заборы были низкие, все песни набиты этими подглядывающими, подслушивающими, ожидающими звонков и поездов. Я Вам не скажу за всю Одессу, вся... Ре надо бы подтянуть, а впрочем и так пока сойдет. Не отрекаются, любя... Ведь жизнь кончается не завтра... До завтра, до завтра... солнце взойдет, солнце взойдет... листья желтые над городом кружатся... с тихим шорохом, с тихим шо...

Дайте тимпан

...киннор, звучащий благозвучно, и арфу. Трубите в шофар в новомесячье, в назначенное время...

Владимир был ревнив. Его ревность превосходила привычные рамки и была притчей во языцех у друзей и приятелей, которых так легко найти, если у тебя золотые руки, и ты знаешь с какой стороны подойти к машине. А руки у Владимира действительно были золотые - он работал на заводе мастером - но истинным его призванием были автомобили. Так приятно было, провозившись всю субботу и воскресенье в гараже, услышать, как урчит на холостых оборотах двигатель. Его звали часто и охотно, брал он немного, любил выпить, причем удержу не знал. И постепенно вокруг него образовалась компания, находившая ему работу, помогавшая в ремонте, не столько делом, а более сочувственными советами и зажженной сигаретой, которую подают прямо в зубы, но после полученных, честно заработанных денег эти люди оживлялись, вызывались сбегать в магазин за водкой, пивом, закуской, нарезать хлеб и сервировать на скорую руку верстак, открыть бутылку, налить по первой и произнести тост за радушного хозяина. Да и то сказать, на работе у Владимира выходило денег гораздо меньше, чем у подчиненных ему слесарей и станочников. Ему все еще нравились речи, восхваляющие умелые руки, сноровку и ум, проявленные им во время работы.


стр.

Похожие книги