Теперь партизаны готовились напасть на село Козыревку, где в привокзальных складах немцы накопили большие запасы хлеба. Но в селе стоял крупный отряд карателей. Громов посылал записку Гришину, предлагая ему совместно разгромить фашистов в Козыревке.
Громов вышел из землянки вместе с Пыжовым. Узким коридором, глубоко прорытым в сугробе, Громов шагал впереди и внезапно остановился. Пыжову показалось, что командира качнуло в сторону.
— Что, Василь Гордеич? — тревожно и участливо спросил Пыжов.
— Вот что, Пыжов, — подчеркнуто строго сказал командир. — Ты сейчас же отправляйся к Гришину, чтобы завтра вернуться.
Вскинув голову, Громов твердо зашагал к своей землянке, оставив на тропе растерянного Пыжова. Командир был до крайности смущен минутной слабостью.
Партизаны переносили трудности с питанием молча, стиснув зубы.
Вернувшись к себе в землянку, Громов повел невеселую беседу с комиссаром отряда Кошелевым.
— Мы не нашли пока эффективной тактики, — отрывисто говорил он. — Конечно, зимнее бездорожье, нехватка патронов, отсутствие общего оперативного руководства отрядами — серьезная помеха в нашем деле. Но мы должны воевать, а не сидеть, в этом главное.
Кошелев сидел на топчане, сжимая в обеих ладонях жестяную кружку, шумно прихлебывал кипяток, трубочкой вытягивая губы. Он молчал. А Громов, расстегнув пуговицы мехового жилета и приглаживая рукой черные густые волосы, продолжал, стоя посреди землянки:
— И еще… Я заметил, что люди робко входят в соприкосновение с врагом. Боятся. Мы приучили их смотреть на фашиста с расстояния выстрела.
— Всему голова хлеб, — заметил комиссар, ставя кружку.
— Внезапностью надо ошарашивать фашистов, — все более сердился Громов, — засадой, налетами, диверсией!
— У некоторых бойцов появилась желтизна на лицах. Двое уже пухнут. Дистрофия…
Комиссар пристально взглянул на командира. На лице Громова не дрогнул ни один мускул.
— Пора нам чувствовать себя хозяевами в лесу, а не новичками, — с азартом бил в одну точку командир. — Стыдно так воевать!
— Стыдиться, положим, нет оснований. Были и удачные операции, люди дрались смело. Но воевать надо лучше, в этом ты прав.
Комиссар знал горячность и решительность Громова, но сегодня он особенно был не в духе.
Кошелев подбросил дров в печку, снял котелок с супом. Потом достал свой вещевой мешок, вытряхнул из уголка хлебные крошки и высыпал их в кружку. Помешав ложкой, налил в кружку супу и отставил котелок на другой край стола.
— Садись завтракать, Василий Гордеич.
Громов подсел к столу, вынул из кармана складной нож и поддел им из котелка плоский серый кусок конины. Разрезав мясо, он подал одну половину Кошелеву.
— Ешь все, я не хочу, — решительно сказал комиссар, отстраняя кусок.
Но Громов уже положил мясо на стол, и комиссар еще решительнее запротестовал:
— Ни в коем случае! Что ты? У меня тут… хлеб, — он показал на кружку.
— Да будет тебе, комиссар! — произнес Громов.
В землянку вошел Коптелов.
— Что тебе, Тарас? — спросил командир.
— Хотел просить у вас… Может быть, я…
— Ну говори, говори, не тяни, — нетерпеливо перебил Громов.
— Можно мне остаться в отряде Гришина? — произнес Тарас и, заметив внезапное удивление на лице командира, неуверенно добавил: — Я родом из Дятлова. И мать у меня там живет.
Командир вопросительно взглянул на комиссара, но, не успев ничего прочитать на его лице, вдруг проговорил:
— Хорошо, оставайся в отряде… Гришина.
Это быстрое и твердое решение командира отдалось неожиданно болью в сердце молодого партизана. Он вдруг съежился и стоял, боясь вымолвить слово и не решаясь повернуться к выходу.
Вошел Пыжов, и Тарас тут же выбежал из землянки.
Узнав о просьбе Тараса, Пыжов возмутился:
— Вот как! Из-за девки удирает из отряда, — грубо и презрительно сказал он. — На днях ему было письмо из Дятлова, от какой-то Кати…
III
— А ведь жалко Тараса-то, хорошего бойца лишились, — сказал командир, когда они остались вдвоем с комиссаром.
— И мне жалко его. Только по другой причине.
— По какой же?
— Тарас побледнел, когда ты отпустил его. Уж очень поспешил ты! Как будто обрадовался случаю отделаться от ненужного человека. Самолюбив он, молодой еще.
