Мрачно ходит он по скрипящим половицам штабной избы, пытаясь представить себе, что происходит сейчас в овраге, условно названном «Дарьялом». Все действует ему на нервы, даже негромкое пение Грачика, на которое он обычно не обращает никакого внимания. А в репертуаре сержанта сегодня «Сильва», и он самозабвенно выводит:
Частица черта в нас
Заключена подчас…
— Да помолчите вы, Грачик, со своей частицей черта, — раздраженно говорит капитан. — У меня тут все сто чертей! — стучит он себя в грудь. — Кончайте лучше работу поскорее.
— Так ведь когда я пою, товарищ капитан, у меня производительность повышается.
— Чего нельзя сказать о твоих слушателях, — ехидно усмехается писарь Сачков. — Попробуй сегодня показать образцы высокой производительности без музыкального сопровождения.
Обиженный Грачик умолкает, а капитан досадует на себя за то, что сделал ему замечание, тем более, что без его пения становится еще тоскливее. Срочной работы у капитана нет, а заниматься своим повседневным делом он сейчас просто не в состоянии.
И вдруг звонок. Капитан бросается к телефону, надеясь, что это Абрикосов, которого он просил сообщить о ходе репетиции в «Дарьяле». Но звонят, оказывается, из разведотдела штаба армии.
— Срочно зайдите к нам, капитан, — говорит ему помощник начальника отдела. — Важные сведения для вас. Касаются операции «пэчээн».
— Я один в штабе, сейчас не могу.
— Оставьте за себя кого-нибудь из сержантов, по телефону мы не можем сообщать вам эти сведения.
— Старший сержант! — обращается капитан к писарю Сачкову. — Вы остаетесь за меня. Будут звонить из «Дарьяла», доложите, что я срочно вызван к полковнику Кононову.
Разведывательный отдел штаба армии недалеко, всего в ста метрах.
— Вот какое дело, товарищ капитан, — говорит Туманову начальник отдела полковник Кононов. — Этой ночью взяли мы немецкого разведчика, унтер-офицера Шнабеля. Только что закончили его допрос. Он сообщил, это немцы начали дополнительные фортификационные работы. Особенно в квадрате двадцать два — ноль пять. На мой вопрос: «Почему именно там?» ответил, что ждут в этом районе наших активных действий. Понимаете, что это значит?
— Нет, не понимаю, товарищ полковник, — удивленно разводит руками капитан Туманов. — Просто невероятно! Откуда могут быть известны им наши намерения? Мы ведь на этом участке ничего еще не предпринимали.
— На меня этот разведчик произвел впечатление гитлеровского фанатика, — замечает помощник начальника разведотдела. — Он даже не стал скрывать, что является членом фашистской партии.
— А какое это имеет отношение к полученным от него сведениям? — спрашивает полковник Кононов.
— Он мог и выдумать все это, чтобы ввести нас в заблуждение.
— А чем объяснить, что назвал он именно квадрат двадцать два — ноль пять?
— Да тем, что мы сами спрашивали об этом квадрате. Вернее, показали ему этот квадрат на карте. А он вообще все преувеличивал: и численность своей дивизии, и мощность ее оборонительных укреплений. Сообщил даже такое, чего унтер-офицер и знать не мог.
— Возможно, он и присочинил кое-что, — после некоторого раздумья соглашается со своим помощником полковник Кононов, — вы, однако, доложите о нашем разговоре генералу Кунакову, товарищ Туманов.
Когда капитан возвращается в штаб инженерных войск, его уже ждет там старший сержант Брагин. Он только что вернулся от Голикова, чтобы доложить о его наблюдениях.
Слушая Брагина, капитан Туманов все более мрачнеет. Немцы, значит, действительно произвели минирование поймы правого берега Гремучей. Весьма возможно, что и весь берег укрепили. В связи с этим сообщение пленного немецкого унтер-офицера теперь уже не кажется ему выдумкой.
Звонок майора Абрикосова раздается только к концу дня. Он радостно сообщает, что репетиция в «Дарьяле» оправдала все их надежды.
«Каково теперь будет вылить на их головы ушат холодной воды?» — невесело думает Туманов.
Генерал, однако, выслушивает его с завидным спокойствием. Он вообще умеет блестяще владеть собой. Зато майор Черкасский-Невельской явно обескуражен. Даже подполковник Лежнев заметно меняется в лице.
