Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,
Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!
Препровождаешь жизнь меж мягкою травою
И наслаждаешься медвяною росою.
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
Но в самой истине ты перед нами царь;
Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен,
Ты скачешь и поёшь, свободен, беззаботен;
Что видишь, все твоё; везде в своём дому,
Не просишь ни о чём, не должен никому.
Итак, мы остановились на:
Ты ангел во плоти иль, лучше, ты бесплотен…
В следующем стихе будет рифма «беззаботен».
В первом и втором стихе начального четверостишия мы слышали в конце стиха ударные ЕН: «блажен», «одарен». А вот в первом и втором стихе заключительного четверостишия мы слышим безударные ЕН. Почему такое эхо? Видимо, потому что кузнечик теперь ангел, который бесплотен.
Послушаем последний стих:
Не просишь ни о чём, не должен никому.
Вот он, «кузНЕчик» – во всю свою кузнецкую:
НЕ просишь НИ о чём, НЕ должЕН НИкому.
И каждое «не» (или «ни») отрицания – это прыжок. Всего четыре прыжка. Интересно, что не просто отрицается внешняя зависимость, а каждое отрицание несвободы есть одновременно прыжок-полет, то есть реализация внутренней свободы. Реализация того «прыжкового» НЕ, которое включено в первое слово стихотворения: «кузНЕчик». И это не досужее рассуждение, но действительно слышно в стихотворении.
В заключительном четверостишии стихи имеют по четыре ударения (за исключением предпоследнего стиха, о чем речь впереди), и каждое – прыжок:
Ты Ангел во плотИ иль, лУчше, ты бесплОтен,
Ты скАчешь и поЁшь, свобОден, беззабОтен;
Что вИдишь, всЁ твоЁ; вездЕ в своЁм домУ,
Не прОсишь ни о чЁм, не дОлжен никомУ.
Кузнечик прыгает в последнем четверостишии, в первом же четверостишии он еще, так сказать, спокойно нежится в траве:
Препровождаешь жизнь меж мягкою травою
И наслаждаешься медвяною росою.
Хотя в первых двух стихах уже заключена возможность прыжков:
КузнЕчик дорогОй, коль мнОго ты блажЕн,
Коль бОльше пред людьмИ ты счАстьем одарЕн!
В срединном же двустишии не происходит ничего:
Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,
Но в самой истине ты перед нами царь.
Здесь только высказывается мысль – причем в двух резко противопоставленных изречениях: глазам многих противопоставляется истина, презренной твари – царь. Так два этих стиха образуют внутреннюю границу стихотворения. Это как бы вставленное в стихотворение зеркало. В Дозеркалье кузнечик – тварь, в Зазеркалье – царь.
И мы видим трех кузнечиков. Первый кузнечик – сидящий в траве, не прыгающий кузнечик. Второй – кузнечик в момент трансформации, в момент превращения в ангела, в царя в истине. Третий – прыгающий кузнечик. Или так скажем: кузнечик до трансформации – кузнечик в момент трансформации – кузнечик после трансформации.
Предпоследний стих говорит о полном единстве кузнечика с миром, это «tat tvam asi». В нем четко звучат все шесть ударений – по три на каждое полустишие:
Что вИдишь, всЁ твоЁ; вездЕ в своЁм домУ…
Здесь можно услышать и прыжки, и, наоборот, покой – отражение, например, стиха с тремя ударениями: «И наслаждАешься медвЯною росОю». Предпоследний стих как бы вбирает в себя обоих кузнечиков – покоящегося и прыгающего. И затем уж идут прыжки вовсю – в последнем стихе.
Такие вот дела в стихотворении, оглянемся же теперь на слово: КУЗ-НЕ-ЧИК. КУЗ – хрупкое и готовое задрожать-запеть тельце кузнечика. Звук К (с которого не только начинается, но и которым оканчивается слово «КузнечиК») передает хрупкость и повторяется в начальном четверостишии в словах «коль», «коль» (этот повтор выражает также возможность прыжков). Мы как бы притрагиваемся к тельцу кузнечика, ощупываем его. Звук З отражается в начальном четверостишии в звуках З и Ж: «блажен», «жизнь», «меж», «наслаждаешься». А вот слог ЧИК отражается в слове «сКаЧешь» заключительного четверостишия. Я хочу сказать, что слово «кузнечик» устроено так же, как и стихотворение о кузнечике. Именно стихотворение дает нам увидеть, что такое на самом деле слово – «в самой истине».
