По краям подиума, который осваивали модели, стояли поразительно узкие вазы с нереально толстыми букетами цветов. Я подбросил один, другой… Цветы сродни природному фейерверку слили в гармоническое целое происходящую на экране вакханалию. Там уже отстреливались бюстгальтеры и рвались тонкие ниточки трусиков. Но один букет я не смог подбросить, пришлось выпить четвертую стопку адского пойла. Я собрал всю магическую волю, зеленые импульсы которой видел то между пальцев, то в области груди. Но сделать ничего с проклятым букетом не удавалось, хотя прочую картину я давно завертел в порнографическом вареве.
Я заметил еще одну любопытную особенность: при массировании глазами упрямого букета неожиданно принималась шалить моя температура — из жара в холод, и наоборот. И другое странное ощущение мелькало внутри черепной коробки — я сравнивал тела моделей с собственным телом, а что могло быть удивительнее? Стоило отвести глаза — все проходило, стоило глянуть на демонический букет, как я начинал ощущать лишние наросты на теле. Вполне определенно — женскую грудь и тяжелую копну волос на голове.
Непродолжительные эксперименты вывели еще несколько причуд: настроение мое из пьянорадужного менялось на цинично-тревожное, пальцы рук удлинялись, вооружая их кончики длинными цветными ногтями. Под стать всему в голове родилась философская концепция с зеленоватым фундаментом. Эта теорема звучала примерно так: даже беспорядочный мир абсента, поддающийся коренной правке, имеет точку незыблемости, которая не правится, не меняется, и общий смысл, и предназначение, и намек которой в том, что реальность — субстанция твердая. Теорию казалось необходимым подтвердить, а соответственно — проанализировать, замешать в колоду наук, обнаружить нечто, прямо или косвенно подтверждающее или опровергающее выведенное.
Этим я и занялся, решив проследить точку и прочертив диагональ в противоположную сторону, где с прискорбием ученого увидел человеческое лицо.
Женское, бледное, определенно красивое, в черных очках, в большой соломенной шляпе. С выбивающимися сажными прядями, с нервно дергающимся в приступе хитрой улыбки уголком рта, с сигаретой в другом уголке, аналогично мне абсентирующее на этот мир за точно таким же столиком.
Экран меня уже не интересовал. Я поднялся и твердой поступью с точки зрения абсента побрел к странной девушке, испытывая к ней чувства, подобные тем, которые испытал бы астронавт, встретив другого землянина на Марсе.
— Что это было? — так прозвучал мой первый вопрос.
«...ты знаешь, расскажи…»
— Точка соприкосновения, — ответила девушка, не менее внимательно разглядывая меня.
— Я не знаю, что это, — признался я, немного подумав.
— У всех людей она есть, нужно уметь ее найти. — Девушка словно и не удивилась мне. Ультрафиолет окрашивал ее лицо в синий цвет. Голос был будто знакомый.
— То есть попросту наши взгляды пересеклись?
«…в точке С., благодаря чему точки А. и Б. обнаружили присутствие друг друга...»
— Попросту, да. — Узкое тело помещалось в белом льняном костюме, рука не помнила о сигарете.
«…более того — даже сместились, на время соприкосновения обнаружив единую точку — АБ…»
— Забавно, я почувствовал твой взгляд. И в тот момент словно на секунду оказался в твоем теле.
«...ничего себе так тело…»
— А я — в твоем.
— Как тебе?
«...забавно, я так давно в своем теле, что даже определенно сказать, что значит быть мной, пожалуй, не смогу...»
— Мое лучше.
«...кто бы сомневался...»
— Я присяду?
«...только не глупи, малышка, не нужно казаться сложнее, чем ты есть...»
— Присядь.
«...»
Я оседлал металлический стул и вонзил локти в гладкую поверхность столешницы. Сосредоточился на том глянце кожи, который мог видеть, пока девушка полулежала на ласковых пупырышках кожаного дивана, так же внимательно копошась в моем образе.
— Как тебя зовут?
— Аля. Малевич Аля.
— Почему ударение на «я»?
— Потому что так оно и есть.
— А я — Родион, и меня надо любить, как родину. — Поддразнивая ее, я так же переставил ударения в слогах. — Ты давно тут?
«...мог ли тебя я не заметить...»
— Только пришла. Меня, как и тебя, принес дождь.
