– ЭЙ, ТЫ, БОЛВАН, КАК ОРИГИНАЛЬНО!
Ой, Иисусе милостивый. Матерь, бенать, милостивая, распробенать твою мать.
Меня ж сейчас удостоят премии «Болван года», если на этом экране через пяток минут, как запланировано, появится мое предложение руки и сердца. Понятия не имею, есть ли вообще такая премия – «Болван года». Должна быть. Наверное, в виде громадного золотого пениса с нацеленной в него стрелой, на которой надпись: «Это ты! Елдак-гигант! Поздравляем!» Наверное, есть даже книга лауреатов премии «Болван года», которую печатают ежегодно, вроде книги лауреатов «Премии Дарвина», которая никак не связана с присуждением почетной награды, зато полностью связана с тем, что народ тычет в тебя пальцем и смеется, потому как ты умер, пытаясь приохотить к медленному танцу страуса, который скорее глаза тебе выклюет, чем выучится «ча-ча-ча».
Клэр враз мне глаза выклюет, если я сделаю ей предложение прямо сейчас!
– Картер, с тобой все в порядке? У тебя такой вид, будто тебя вот-вот вырвет. Говорила же тебе, никак нельзя запихивать в себя больше шести хот-догов. Это ж все равно что напрашиваться на болезнь свинячьего рыла или еще там какой дряни, из которой они сосиски делают, – отчитывала, озабоченно оглядывая меня, Клэр.
– А я ел свинячье рыло?! – взбодрился Гэвин. – Что такое свинячье рыло?
Клэр поворачивается к нему лицом и пытается объяснить сыну, что вообще-то хот-доги делаются из собак, и я, улучив момент, вскакиваю со своего места, бормочу что-то такое про тошноту и мчусь по лестнице к проходной, чтобы отменить свой полный пакет услуг «Кливлендского индейца» прежде, чем умру медленной, мучительной смертью, когда мне глаза выклюют.
– По-моему, он собирается порвать со мной.
Вздох Лиз в телефоне был громким и отчетливым. Понимаю: она на меня злится. Я сама на себя злюсь. Доходит до того, что мне невыносим звук собственного голоса, и все ж я не могу не говорить об этом.
– Все время после того, как на прошлой неделе мы сходили на игру «Индейцев», он и впрямь ведет себя странно, – пояснила я, останавливая машину на дорожке возле дома и оставляя двигатель работать вхолостую.
– Картер не собирается порывать с тобой. Может, уже заткнешься об этом? Может, у него просто на работе какой напряг или переживает, что родители его наконец-то в гости собрались. Ты испробовала на нем то, о чем я тебе на днях говорила? Ну, когда ты берешь свои пальцы и засовываешь их ему в…
– ЛЯ-ля-ля, Я НЕ СЛУШАЮ ТЕБЯ! – завопила я, заглушая ее голос и стараясь не слышать таких слов, как «простата» и «мягкий массаж».
– Прекрасно, – говорит она как бы между прочим. – Только, уверяю тебя, это даст ему совершенный расслабон.
Я выключаю зажигание и упираюсь лбом в руль.
– Ты хотя бы попыталась… э‑э, не знаю… ну, спросить его, что стряслось? – продолжает Лиз.
– Ты ведь сейчас на меня глазки закатываешь, так? – отвечаю я. – Нет, я его не спрашивала. Я сделала то, что всякая женщина делает при новой связи, когда ее дружок весь из себя дергается и нервничает. Я совершенно не обращаю на это внимания и делаю вид, будто ничего особенного не происходит, и при этом составляю перечень возможных колких отпоров и возражений, какие могу пустить в ход, когда ему в конце концов придет охота дать мне отставку. Я НЕ собираюсь становиться одной из тех, у кого язык немеет, когда он твердит: «Дело не в тебе, а во мне», а через шесть часов, сидя в одиночестве и темноте с бутылкой водки, вопит: «А‑а, ЭТО ВСЕ ИЗ-ЗА ТЕБЯ И ТВОЕЙ МАЛЕНЬКОЙ ПИПИРКИ!» Я намерена держать в боевой готовности отпоры на все случаи жизни, чтоб не прибегать к ним слишком поздно, когда я пьяная или одна, и они никому не принесут никакой пользы.
Откидываюсь на спинку сиденья и смотрю на входную дверь дома, в котором теперь живу с Картером. Белое, на три спальни, одноэтажное ранчо с черными ставнями угнездилось в гуще роскошных сосен. Я люблю этот дом. Но куда важнее, что я люблю двух мужичков в нем. У меня буквально сердце колет при мысли о жизни без Картера.
– Между прочим, у Картера пипирка совсем не маленькая, – говорю я, нарушая молчание.
