— Леск? — встревожено позвал Рес. Не вслух, потому что тело не подчинялось, а про себя, мысленно.
— Рес! — радостно ответила она. Чувствовалось, что Леск тоже здорово ошеломило переселение в дракона, и что она уже пришла в себя.
— А где хозяин? Как его позвать?
Леск тут же мысленно изобразила жесты языка моряков: «Укравший Кошку?»
И пришел равнодушный ответ: «Да».
«Может, вылезем из чана?» — неуверенно предложил Рес.
И снова равнодушное: «Да». Тело пришло в движение. Ловко выбралось, или лучше будет сказать — выскользнуло из песка. Одновременно отряхивалось — проходила сверху вниз дрожь, от которой осыплись песчинки и водяные капельки, ни одной не осталось, и ни одна не упала мимо чана. Потом Укравший Кошку спрыгнул на песок и замер. Ясно ощущалось: хозяину тела действительно все равно, что делать — дальше спать в чане, отправляться на войну с грифонами или умереть. И что Леск это пугало. А вот Реса устраивало — Укравший Кошку не будет зря пререкаться, что скажешь, то и сделает.
А зрение у драконов гораздо лучше человеческого — можно было различить мельчайшие подробности и тончайшие оттенки цвета, и это в темноте. Кожа драконов теперь многоцветно переливалась, причем у Черного гораздо тусклее, чем у Ныряльщицы. А тело Укравшего Кошку хорошее — Рес ощутил силу, ловкость, легкость и точность движений. И крупное, вровень с Ныряльщицей.
Проснулось еще одно чувство, которое Рес сразу про себя назвал внутренним зрением — потому что увидел непонятные картинки, но не глазами, а неизвестно чем, и не в зале, а внутри своего разума. Как будто очень ярко их представил. Тут же появилось еще несколько картинок, но не просто других, а кем-то другим созданных.
«Ныряльщица спросила, кто сейчас управляет нашим телом, я ответил», — перевел Укравший Кошку, то есть внутренне зрение на самом деле один из драконьих способов общения, из тех на которых соврать нельзя.
Рес загорелся: «А дай и я попробую телом этим управлять!»
«Да», — и тут же стало понятно, что тело подчиняется уже Ресу.
«Осторожнее», — предупредила Леск.
Рес начал с небольшого — закрыл и открыл глаза. Получилось со второго раза — как-то не так веки двигались, не оттуда росли. Потом решил посмотреть на свою руку — узнать цвет собственной кожи. Только начал, и качнуло в сторону, аж не удержал равновесие и ударился боком о чан. Кое-как ухватился за его край, и золото смялось под пальцами, будто глина. Не так оно просто, быть драконом.
Снова промелькнули картинки, и Укравший Кошку сообщил: «Ныряльщица говорит, чтобы я поделился с вами памятью предков. Я поделюсь».
«Так надо было сразу! — возмутился Рес. — Пока я бед не натворил!»
«Ныряльщица спрашивает, каких бед».
«Ну вот же, вещь испортил», — Рес аккуратненько указал глазами на помятый край чана. Черный и Ныряльщица дружно издали звук, в котором не сразу угадалось насмешливое хмыканье — для нового слуха оно прозвучало гораздо отчетливее и сложнее, чем для человеческого.
«Сейчас я поделюсь памятью предков, — предупредил Укравший Кошку. — Вы готовы?»
«А надо как-то готовиться?» — встревожилась Леск.
Укравший Кошку, помедлив, ответил: «Нет», — и Реса словно ударили по голове чем-то мягким и тяжелым. Целая прорва новых и необычных знаний обрушилась в память. Не беспорядочной кучей, наоборот все очень аккуратно разложилось по нужным местам, но уж слишком всего было много. Рес даже непроизвольно тряхнул головой. А потом понял, что может управлять телом. Прошелся, попрыгал, хвостом помахал. Заодно осматривался, припоминал. Многое становилось понятнее. Тусклая расцветка Черного значила, что он болен — не смертельно, однако желательно подлечиться. Подземелье предназначалось для больных драконов, которых лучше зря не беспокоить, особенно разговорами — на поверхности обрывки чужих бесед распространяются далеко, а сквозь слой золотого песка проходят с трудом. Для того же и вода — от разговоров не защищает, но в мокром золоте драконам легче не обращать на них внимания. Особенно долго Рес рассматривал человеческие тела — они стояли прямо, но лица были сонные. Кожа и одежда непривычного цвета, от этого как-то легче. Почему-то особенно трудно воспринималось, что Леск на самом деле не там, а здесь, и настолько рядом, что дальше некуда.
