А в селении пусто, попрятались все. Панх и сам перепугался и бросился бежать. Петлял в каких-то камнях, порвал рубаху колючками, выскочил к морю — остров же, не сбежишь отсюда пешком. Затаился в кустах. Еще и нож потерял, только ножны пустые остались.
Так и сидел на холодной земле всю ночь. И высовываться было страшно, и неизвестность пугала еще как. Несколько раз засыпал и просыпался в испуге от шелеста ветра.
Однако когда донесся отчаянный и злой женский крик, Панх не выдержал, схватил в одну руку камень, в другую горсть земли и рванулся выручать. Боялся до дрожи, но остановиться не мог.
Скоро увидел: трое смуглокожих мужиков в пестрой, но грязной одежде навалились на побережницу. Один держит за руки, второй за ноги, третий рубаху с нее срывает. У Панха аж в глазах потемнело — с разгону метнул камень и попал точнехонько в затылок третьему. Разбойник обмяк. Второй, тот, что женщину за ноги держал, подхватился с ножом в руке. От брошенной в глаза земли легко уклонился и сразу молниеносно атаковал обманным выпадом. Мог убить, но, должно быть, за своего принял — Панх-то не побережник и на островянина не похож. Так что разбойник всего лишь полоснул по лбу, чтобы кровь глаза залила. Прав был отец Панха, когда говорил, отправляя сына учиться борьбе: «Нельзя любить драться, но надо уметь драться», — пригодилась наука, хоть как быстр был разбойник, Панх успел поймать его за плечо, навалился, сбил подсечкой. Оседлал и врезал сцепленными руками по голове.
Глянул на третьего, а тот уже в предсмертных судорогах, и между ног расплывается в пыли лужа ярко-красной крови — побережница резанула по внутренней стороне бедра припрятанным лезвием. И собиралась на Панха кинуться с разбойничьим ножом, но, встретившись взглядом, передумала. Только попыталась запахнуть разорванную одежу, когда Панх отвернулся, чтобы не смущать. Его вообще-то мутило от крови и смерти. Отдал женщине свою рубаху прикрыться, она ловко перевязала ему голову. Сняла с убитого плохонькую заколку — посеребрянную, но истертую так, что на гранях проступила бронза, и с фальшивым самоцветом. Панх только потом узнал, что у ее народа принято брать трофеи с убитых врагов.
Отправились куда-то вглубь острова, женщина вела — знала, где здешние прячутся. Прихрамывала. Наконец-то представились, ее звали Эйка. Из рода зимней грозы огненной дороги. Тоже беженка, но приплыла не на «Сером уже», а на лодке — отбилась от своего обоза, пришлось так выбираться, в одиночку. А Панх еще удивлялся, что не может ее припомнить среди беженцев, хотя одета в имперскую ткань, то есть не из здешних побережниц. И ведь выбралась же!
На остров приплыла ночью — сперва причалила, и только потом увидела, что тут разбойники хозяйничают. Пробралась на другой конец острова, но наткнулась на тех троих. Спряталась, ее нашли. Отбивалась, конечно, тесаком, да разве одолеет простая переписчица опытных бойцов. Пока один наседал, второй зашел сбоку и сбил ударом в колено, потому она и хромает теперь.
— А что здесь делает предгорник? — весело спросила Эйка.
— Сам не знает. Но сдается ему, что небо его сюда послало, чтобы одну переписчицу спасти.
Они пробирались россыпями глыб — нарочно там, куда разбойники без приказа не полезут. Панх с легкостью с камня на камень перескакивал, с Предгорья еще сноровка осталась, а Эйка слишком медленно. Непривычная, да и нога у нее болела после схватки. Так что Панх посадил Эйку себе на спину и понес. Легонькая была, как птичка. Приходилось внимательнее смотреть, куда ступаешь — давненько к женщине не прикасался даже сквозь одежду, потому отвлекался все время.
Вышли к отвесной скале. Не успел Панх полюбопытствовать, куда дальше, как сверху бросили веревку с узлами — издалека земетили.
Пока Панх лез, обнаружил, что боится высоты, но управился.
А наверху было укрепление, вроде небольшой крепости — частокол по краю скалы, даже деревянная башенка. Причем все обмазано глиной — издалека кажется, что все та же скала. Давно построенно, однако недавно поправлено. На взгляд Панха можно было не стараться — на скалу все равно ведет только узенькая козья тропка.
