Так и вышли к Великой Дельте, к северной части, где тысячи мелких протоков изрезали сушу на тысячи островков. Побережники издалека почуяли воду и прибавили шагу, Шкелс почти несуществующей тропкой вывел всех к небольшому заливчику. Туда, куда надо — в зарослях нашлись укрытые травой лодки. Быстро погрузились и отчалили. А ослов отпустили — равнодушие этого народа к имуществу уже не удивляло Панха, а пугало.
Плыли недолго — нашли укрытый песчаный бережок и разбрелись купаться да рыбу ловить. Панх сам с удовольствием вымылся. Беженцы успокоились, расслабились — Дельта такое особенное место, что спасаться здесь много легче, чем ловить, целые флоты прятались, а три десятка беженцев укроются запросто. Но Панху казалось, есть еще что-то, будто речная вода придает побережникам силы и уверенности.
Отдохнули, наелись свежей рыбы и, даже не переночевав, налегли на весла — сменных гребцов хватало, так что гнали лодки и день, и ночь. Людей не встречали, лишь невдалеке от моря попался ял речного патруля. Панх испугался, было, но служивые пристали к ближайшему островку и, кажется, вовсе не смотрели на беглецов.
— С ними уже расплатились, — объяснил Шкелс.
А в море ждал корабль — надежный и быстроходный охотничий двухмачтовик «Серый уж» с командой из десятка побережников и двух морян. Панх удивился, что лодки втянули на борт, а не оставили болтаться в воде. С другой стороны, лодки еще могут пригодиться, чего их бросать, если можно взять с собой?
Побережники окончательно успокоились и развеселились. Панх еще сильнее удивился: ведь не сбежали окончательно, на беженцев наверняка будет охотиться имперский флот. И, что страшнее, морские разбойники: имперцы в самом худшем случае просто убъют, а разбойники в лучшем. Но побережники лишь отмахивались:
— В море отобьемся.
А Панха само по себе море пугало еще как, к тому же начало мутить от качки. Признаваться постыдился, но и так разглядели, Шиск наложила ему на живот холодную примочку, и все прошло.
«Серый уж» распустил паруса и повернул в море. Не слишком резво — ветер неподходящий, приходилось вилять. Бортовых огней на ночь не зажигали, зато видели чужие — и зеленые, и красные. По кривым усмешечкам беженцев Панх догадался: это имперские военные суда.
Свернули к юго-западу. Беженцы веселились, перекидывались шуточками — довольно солеными, насколько Панх успел выучить язык побережников. Уж на что он человек не суеверный, а все равно казалось, что зря так рано радуются. Не спаслись еще.
И пожалуйста: проснулся под утро от неожиданной суеты, выбрался из трюма на палубу. Беженцы всматривались во тьму слева за кормой. Панх тоже, аж глаза болели. Было там что-то, видна в сумерках неровность на небокрае. А побережники уверенно заявляли, что это судно, причем разбойничье. Натягивали луки, пересчитывали стрелы, загоняли детей под перевернутые лодки. Моряки расчехлили два тяжелых самострела. Вооружались и мужчины, и женщины, Панху тоже вручили лук — непривычный, странно изогнутый, пристрелять бы его, но некогда. Все спокойны, будто каждый день с разбойниками сражаются в абордажах. Если и боятся, то не показывают. Огородники вовсе веселы. Странно, люди-то не боевые, обыкновенные земледельцы, ремесленники, рыбаки. Не выдержав, Панх спросил у Шкелса:
— Почему вы не боитесь разбойников?
— Потому что это наше море.
Собственно, Панх и сам видел, что в море или у реки побережники словно бы дома, словно силой их какой-то подпитывает. Или помогает что-то потустороннее, как будто у народа побережья есть общий для всех дух-охранитель.
И все-таки спать не ложились, а когда посветлело, принялись рассматривать разбойничье судно. Жевали зеленые лимоны для остроты зрения, потом на «Сером уже» обнаружилась новинка — подзорная труба. За нее взялся Шкелс, рассказывал шкиперу:
— Надписей на парусах все же нет. И разбойничьих знаков, видимо, паруса запасные. Судно новое… Главный у них морянин, лет сорока пяти. Вооружен обычными тесаками… и кинжал с зеленым камушком.
— А на лицо? — быстро переспросил морянин из команды.
— На лицо… широкое, нос острый, губы тонкие, волосы очень светлые, как будто седые. И глаза очень светлые. Уши маленькие, прижатые. Сам приземистый. Вот: выколото на руке восходящее солнце.
