С другой стороны, после покорения и колонизации Бранденбург гораздо быстрее, чем Померания и Силезия, стал значительной землей со своим особым отпечатком: те гораздо дольше вели скучное существование в качестве многократно поделенных малых княжеств. Маркграфы Бранденбурга, напротив, быстро поднялись в высшие классы имперской знати Германии, уже в 13-м веке в качестве "имперских камергеров" они принадлежали к элитному клубу курфюрстов, избиравших германского императора, и во времена расцвета Асканийской династии Бранденбург был силой в империи. После вымирания династии эта сила снова пришла в упадок, ее новая знать одичала, и маркграфство под сменявшимися властителями стало в некотором роде "Диким Востоком", где процветали рыцари-разбойники и царило право кулака. Это не должно нас больше интересовать. На что мы хотим здесь указать, так это то, что история колонизации пограничной провинции проходила иначе, чем в Померании и в Силезии, и превосходила их как в добре, так и в зле. С одной стороны, в ней больше насилия и крови, с другой стороны, она была политически плодотворнее, созидательнее. Альбрехт "Медведь" был жестоким завоевателем, но маркграфство Бранденбург Аскании было уважаемым, жизнеспособным государством, прежде чем оно еще раз пришло в упадок. Так или иначе, у всех историй колонизаций есть эти две стороны: они лишь больше или меньше отстоят друг от друга.
Еще дальше, чем в Бранденбурге, отстояли они друг от друга в прежней Пруссии, с которой нам следует разобраться несколько подробнее. Покорение и порабощение страны пруссов на Висле Немецким Рыцарским Орденом — отвратительная история; однако государство, которое создал Орден на покоренной земле, — это маленькое чудо света своего времени. И закат, и упадок этой ранней “Прапруссии” приводят затем прямо к становлению позднейшего Великого Государства Пруссия.
В начале колонизации Пруссии — столетняя ужасная резня, почти истребление, сравнимое с более поздним почти полным истреблением североамериканских индейцев европейскими пришельцами. Оправдывать здесь нечего. Ужас этой истории объясняется двумя факторами: дух крестового похода завоевателей и огромная цивилизационная пропасть между ними и их жертвами. Начнем со второго.
Языческие славяне, жившие по Эльбе и Одеру, в эпоху колонизации без сомнения были в материальном, культурном и в религиозном смыслах позади своих христианских колонизаторов; однако они не были настолько отсталыми, чтобы быть неспособными к ассимиляции и развитию. В сравнении с ними языческие пруссы (или "пруццы" [3]) в нижнем течении Вислы в глазах немцев (а впрочем, и поляков) были не отсталыми родственниками, а дикарями: чужеродный народ без письменности и летоисчисления, с языком, который одинаково не понимали ни германцы, ни славяне, и с обычаями, которые их христианским соседям казались варварскими — такие как многоженство и подкидывание детей; при этом народы эти считались в целом воинственными, жестокими и отважными. Когда христианские соседи появлялись в Пруссии в качестве миссионеров или колонизаторов, как это уже до Рыцарского Ордена безуспешно пытались делать поляки, то столкновение могло быть только лишь вызывающим ужас.
Вдвойне ужасно, когда миссионеры и колонизаторы появлялись сразу после крестовых походов с лозунгом: "Смерть неверным!" В Бранденбурге покорение и миссионерство существовали в двух ипостасях: светские завоеватели жаждали только покорения; христианская миссионерская работа совершалась мирными монахами, которые среди прочего приносили много полезной техники: к примеру, цистерцианцы (важнейшие миссионеры провинции) были специалистами в осушении болот. По сравнению с этим в Пруссии покорители из Рыцарского Ордена приносили христианство мечом. Крещение было их первым и важнейшим требованием к озадаченным пруссам. Кто не соглашался креститься, того ожидала смерть. Для пруссов их вторжение было ужасным опытом насилия. В страну вторгались тяжело вооруженные чужеземцы и безо всякой причины, на непонятном языке требовали непонятного и убивали, когда не получали скорого ответа.
