Самоубийство или плен? Смерть или капитуляция? Вопросы эти встали перед всеми, кто пережил "ужасы Сталинградской крепости" последней недели: 25 января - 2 февраля. "Нелегко было сделать выбор, - писал уже после войны в своих мемуарах Отто Рюле, в прошлом офицер 6-й армии. - Тут были и страх перед колючей проволокой лагеря для военнопленных, и боязнь унижения, и глубокое разочарование в обещаниях фюрера, и горькая ирония по поводу его приказа держаться до последнего. Нельзя было без содрогания думать о судьбе родины, родных, близких и всего народа"{58}. Это - мысли, характерные едва ли не для каждого офицера. И каждый по-своему отвечал на них.
Оказавшись отрезанным от других частей и опасаясь окончательного разгрома, командир 297-й пехотной дивизии генерал-майор фон Дреббер без промедления послал своего переводчика с белым флагом к командиру нашей части - просил ознакомить его с условиями капитуляции. Ознакомить с условиями капитуляции - это лишь формальность: как и все солдаты дивизии, генерал имел ультиматум на руках. Возражений у фон Дреббера не было никаких, и он сразу же написал приказ о капитуляции всех его подразделений. Политработники не упустили возможности предложить генералу написать личное письмо Паулюсу, и оно было написано тут же. "Приняли русские хорошо, словно бы докладывал он. - Обращение корректное. Мы убедились, что были жертвой ложной пропаганды о русском плене". Бывший подчиненный, он советовал своему непосредственному начальнику последовать его примеру возглавить капитуляцию всей армии.
Как свидетельствует в своих мемуарах В. Адам, получив письмо фон Дреббера, Паулюс был поражен настолько, что смог произнести всего два слова: "Это невероятно!"
Тем временем напряженно работали походные типографии и звуковещательные станции политорганов: теснимые к центру города вражеские войска получали исчерпывающую информацию о том, какая немецкая часть, где и когда, каким образом и во главе с кем капитулировала. И это массированное наступление - военное и идеологическое - подталкивало тех командиров вражеских частей, которые медлили с приказом о прекращении сопротивления.
Но лед тронулся: еще 25 января капитулировала 20-я румынская пехотная дивизия - бригадный генерал Димитриу прислал своего парламентера, привел 2500 солдат и офицеров; 26 января сообщил о готовности капитулировать командир полка связи 6-й армии; вместе с ним сложили оружие 800 связистов нерв управления войсками, и это окончательно изолировало Паулюса; 27 января так же поступил генерал Дюбуа, командир отсеченной 44-й танковой дивизии, получивший накануне Рыцарский крест; в тот же день полковник Л. Штейдле сговорился с другим полковником, и они послали общего делегата к командиру нашей части.
Генерал фон Даниельс собрал в помещении городской тюрьмы офицеров своей (и не только своей) дивизии, разъяснил им условия капитуляции, объявил о своем решении капитулировать и призвал всех последовать его примеру. О Гитлере, его приказе, о клятве, данной ему, не было произнесено ни слова. Можно ли было расценивать действия генерала как явную демонстрацию решительной оппозиции фюреру? Несколько позже, когда Даниельс стал активным антифашистом, я спросил его, с каких пор он считает себя противником Гитлера и его режима? Он ответил: "С момента, когда я капитулировал. Сталинград навсегда разделил нас". В дальнейшем мы как-то еще раз возвратились к этой теме, и он уточнил: "В Сталинграде, согласившись на капитуляцию, я тем самым выразил свой протест Гитлеру за предательство национальных интересов, а уже в плену стал сознательным антифашистом".
Цепную реакцию капитуляции уже ничто не могло остановить. Не мог ее остановить и Геббельс. А уж как он распинался перед солдатами и офицерами, гибнущими под Сталинградом! "Мы из нашего словаря навсегда вычеркнули слово "капитуляция", - льстил он им, выступая по радио 30 января. Он уже не заклинал именем фюрера, как делал это раньше, нет, он взывал к "законам чести" - традиционным, многовековым, милитаристским, пытаясь предотвратить опаснейшую для фашистского престижа капитуляцию 6-й армии.
