Как-то в субботу вечером, когда все ученики разошлись, кто к родным, кто в театр, Жак, у которого болело горло, остался один на всем этаже. Г-жа Берлин принесла ему лечебный отвар, пощупала лоб и пульс. Жак скоро заметал, что профессорша повторяет подходы Стопвэла; однако на этот раз холодность, вместо того чтобы погасить, пламя, раздувала его, и г-жа Берлин мало-помалу выходила из своей роли второй матери.
Жак притворялся ничего не понимающим и, покашливая, постанывая, как больной, ищущий спокойной позы, смотрел сквозь ресницы на г-жу Берлин, чей разум колебало желание, как вправо и влево по стенам комнаты колебала свеча ее тень.
Наконец она с удивительной цепкостью потянула к себе его руку.
— Жак! Жак! — шептала она, — что вы делаете!
Скрип дверей в парадном спас его. Г-жа Берлин отпустила руку, оправилась и упорхнула.
Махеддин вернулся из театра. Жак слышал, как он насвистывает модный мотивчик. Он фальшивил и начинал заново, так же фальшиво.
Наутро за столом Жак не решался взглянуть на г-жу Берлин, Она, напротив, поддразнивала его, успокаивала, прощала.
Жак жил в полном одиночестве и трудился, как истый зубрила. Что он знал? Ничего. Разве только то, что каждое движение осложняет наши отношения с себе подобными.
Он хотел бы умереть от своей простуды. Но кашель уже почти прошел.
Махеддин предложил ему сходить вместе в «Скалу». По воскресеньям и четвергам можно было совсем задешево взять билеты в первый ряд. Жак старался не уступить в дружелюбии. Он согласился. Соблазнили и Дружка. От своей семьи, живущей на севере, — тот получал неплохие денежки.
Вот так на третье воскресенье Жак познакомился с любовницей Махеддина — Луизой Шампань.
Луиза пользовалась большей известностью, чем ее танцы, и занимала в полусвете лучшее место, чем на афишах. Она принадлежала к тем женщинам, которым платят пятьдесят франков в театре и пятьдесят тысяч на дому. Она сказала Жаку, что не годится жить одному и что она сосватает ему свою подругу Жермену.
Эта знаменитость играла четыре роли в ревю, до полусмерти заезженном тремя сотнями представлений.
Жермена улыбалась с недосягаемой высоты между оркестром и куполом. Ее красота балансировала на волосок от уродства, но балансировала так, как акробатка на волосок от смерти. Есть и такой способ брать за сердце.
Эта игра света и тени привлекала Жака.
Увы, та доля свободы, которой мы обладаем, позволяет нам совершать ошибки, которых избежало бы растение или животное. Свое желание Жак распознал в свете Луизиной лампы.
Устроив первую встречу в своей уборной, Луиза взяла на себя дальнейшие переговоры и попросила Жака на следующий день прийти к ней домой на улицу Моншанен.
Он смылся с занятий, как говорят школьники, и, оставив дома Махеддина, помчался на назначенное свидание.
Шампань была расстроена. Он не понравился Жермене. Та признала, что он не лишен очарования, но не в ее вкусе.
Луизе было грустно передавать дурные вести.
— Бедненький!
Она погладила его по головке, ущипнула за нос, короче говоря, без обиняков предложила себя в качестве утешительницы.
Питер, г-жа Берлин — это бы еще ладно. Отказывать становилось труднее. Шампань была красива, а с кушетки некуда было деться. Они наставили рога Махеддину.
Баштарзи ни о чем не подозревал и поносил Жермену, потому что ее автомобиль был вместительнее, чем машина Луизы, и арабу так и виделись гаремные сцены.
В одно из воскресений Жак проходил за кулисами мимо уборной Жермены. Та позвала его, закрыла дверь и спросила, почему это после посольства Луизы, на которое она дала благосклонный ответ, он воротит нос и доводит свою неучтивость до того, что ей самой приходится требовать объяснений.
Жак так и остолбенел. Жермена увидела, что недоумение его непритворно, обласкала его, утешила и перестала разговаривать с Луизой.
Жак, объявив, что ему претит обманывать Махеддина, переметнулся к своему новому завоеванию. Луиза оговорила его перед Махеддином, заявив, что он к ней приставал. Она не желала больше его видеть.
Соседи с улицы Эстрапад отныне жили каждый сам по себе.
