Он так многозначительно гримасничал, что д'Артаньян, начиная кое-что понимать, осведомился:
— Он вам много уже задолжал?
— Не особенно, но все же… Два экю…
Ощутив некое внутреннее неудобство, но не колеблясь, д'Артаньян решительно вынул из кошелька две монеты и царственным жестом протянул их хозяину:
— Считайте, что он вам более не должен, любезный. Пришлите его ко мне сию минуту.
Его невеликие капиталы таяли, но сейчас были вещи и поважнее тощавшего на глазах кошелька… Хозяин, выскочив за дверь, почти тут же проворно вернулся в сопровождении невысокого малого, одетого горожанином средней руки, с лицом живым и смышленым. На д'Артаньяна он взирал со всем возможным почтением. Тот, надо сказать, представления не имел, как нанимают прислугу. На его памяти в родительском доме такого попросту не случалось, те немногие слуги, что имелись в доме, были взяты на место еще до его рождения и всегда казались д'Артаньяну столь же неотъемлемой принадлежностью захудалого имения, как высохший ров и обветшавшие конюшни. Однако он, не желая ударить в грязь лицом, приосанился, сделал значительное лицо и милостиво спросил:
— Как тебя зовут, любезный?
— Планше.
— Ну что ж, это легко запомнить… — проворчал д'Артаньян с видом истинного барина, для которого нанимать слугу было столь же привычно и естественно, как надевать шляпу. — Есть у тебя какие-нибудь рекомендации?
— Никаких, ваша милость, — удрученно ответил малый. — Потому что и не приходилось пока что быть в услужении.
Д'Артаньян подумал, что они находятся в одинаковом положении: этот малый никогда не нанимался в слуги, а сам он никогда слуг не нанимал. Однако не желая показать свою неопытность в подобных делах, он с задумчивым видом покачал головой и проворчал:
— Нельзя сказать, что это говорит в твою пользу…
— Ваша милость, испытайте меня, и я буду стараться! — воскликнул Планше. — Честное слово!
— Ну что ж, посмотрим, посмотрим… — процедил д'Артаньян с той интонацией, какая, по его мнению, была в данном случае уместна. — Чем же ты, в таком случае, занимался?
— Готовился стать мельником, ваша милость. Так уж получилось, что я родом из Нима…
— Гугенотское гнездо… — довольно явственно пробормотал хозяин.
— Ага, вот именно, — живо подтвердил Планше. — Доброму католику там, пожалуй что, и неуютно. Вот взять хотя бы моего дядю… Он, изволите ли знать, ваша милость, поневоле притворялся гугенотом, так уж вышло, куда прикажете деваться трактирщику, если ходят к нему в основном и главным образом гугеноты? Вот он и притворялся, как мог. А потом, когда он умер и выяснилось, что все эти годы он был добрым католиком, гугеноты его выкопали из могилы, привязали за ногу веревкой и проволокли по улицам, а потом сожгли на площади.
— Черт возьми! — искренне воскликнул д'Артаньян. — Куда же, в таком случае, смотрели местные власти?
— А они, изволите знать, как раз и руководили всем этим, — поведал Планше. — Вы, ваша милость, должно быть, жили вдалеке от гугенотских мест и плохо знаете, что там творится… Особенно после Нантского эдикта, который они считают манной небесной…
— И что же дальше?
— А дальше, ваша милость, не повезло уже мне. Вам не доводилось слышать сказку про мельника, который на смертном одре распределил меж сыновей наследство таким вот образом: одному досталась мельница, второму — мул, а третьему — всего-навсего кот?
— Ну как же, как же, — сказал д'Артаньян. — В наших местах ее тоже рассказывали…
— Значит, вы представляете примерно… Вообще-то, у нас было не совсем так. Надо вам сказать, двух моих младших братьев отец отчего-то недолюбливал, бог ему судья… И мельницу он оставил мне, старшему, а им — всего-то по двадцать пистолей каждому. Только им такая дележка пришлась не по нутру. Хоть отец мой и был открытым католиком и нас, всех трех, так же воспитывал, но мои младшие братья, не знаю уж, как так вышло, вдруг в одночасье объявились оба самыми что ни на есть гугенотами…
— Постой, постой, — сказал д'Артаньян, охваченный нешуточным любопытством. — Начинаю, кажется, соображать… А ты, значит, в гугеноты перекинуться не успел?
