Платону Васильевичу нездоровилось, пошаливало сердце, но отказываться от вечерней сигары он вовсе не собирался. Посему, выпустив колечко голубоватого дыма, граф громко произнес:
— Войдите.
Вошел секретарь Блосфельд. Граф не то чтобы недолюбливал его, скорее, не видел в нем высоких человеческих качеств, за которые к людям относятся с симпатией, но за качества деловые, которые, несомненно, имелись у Эмилия Федоровича, ценил и уважал. Поэтому, когда тот вошел, предложил ему сесть и приготовился слушать. После четкого и обстоятельнейшего доклада о состоянии дел Блосфельд, немного помявшись, сказал:
— У меня, ваше сиятельство, есть еще одно замечание.
— Да, слушаю вас, — благожелательно произнес князь.
— Мне кажется, что господин Кекин имеет на графиню слишком большое влияние, которое может быть использовано им в корыстных целях, — твердо глядя в глаза графа, сказал секретарь.
— Ну что вы, какие корыстные цели, — отмахнулся от него Волоцкий. — Нафанаил Филиппович отказался от жалованья и вознаграждений и не принимает никаких моих подарков, которые я время от времени тщетно пытаюсь вручить ему. Нет, Эмилий Федорович, в действиях моего друга господина Кекина нет совершенно никаких корыстных побуждений.
— Говоря о корыстных намерениях господина Кекина, я вовсе не имею в виду деньги или подобные ценности, — вкрадчиво произнес Блосфельд, быстро стерев с лица кислую мину, непроизвольно вызванную тем, что граф назвал отставного поручика своим другом.
— Тогда что вы имеете в виду? — спросил Волоцкий.
— Вашу дочь, — без раздумья ответил секретарь.
— Мою дочь?!
— Именно, ваше сиятельство. Как известно, он купил в Москве книгу, которая научает воздействию на людей при помощи магических пассов и раппортов. И я собственными глазами видел, как он тренировался этим пассам.
— Ну и что. Он просто хочет скорее и лучше помочь Наташе избавиться от болезни.
— А мне кажется, он хочет просто научиться лучше манипулировать вашей дочерью. Вернее, ее чувствами.
— Что вы хотите этим сказать? — немного встревоженно спросил граф, понимая уже, к чему клонит секретарь.
— Я хочу сказать, что ему, когда он полностью подчинит графиню своей воле, ничего не помешает воспользоваться этим… как мужчине.
— Что вы такое говорите! — вскричал граф. — Господин Кекин порядочный и честный человек. В этом я неоднократно имел возможность убедиться.
— Я не отрицаю, что господин Кекин делает много для Наталии Платоновны. Но она — красивая, слабая в своей болезни женщина, а он — здоровый привлекательный мужчина. Посмотрите, как он иной раз смотрит на нее.
— Нет, Нафанаил Филиппович никогда не посмеет воспользоваться слабостью моей дочери. Не помыслит даже. Не та у него порода. Да и влияние на нее у него ограниченно. Когда графиня выходит из своего болезненного состояния, она терпеть его не может.
— Однако, как мне кажется, его власть над ее сиятельством достигла таких пределов, что уже в его силах приказать ей что-либо, пока она находится в исступлении, с тем чтобы она исполнила это приказание, когда исступление пройдет.
— Это невозможно, — твердо ответил граф.
— А вы попробуйте, — не отступал от своего Блосфельд. — Попросите господина Кекина, чтобы он внушил графине в болезненном ее состоянии, скажем, одарить его чем-нибудь в часы ее бодрствования. И посмотрите, что из этого выйдет.
— И что?
— Ничего, просто попробуйте.
— И не подумаю, — возразил ему Волоцкий, хмурясь. — А вам не пристало давать мне советы… касательно моей дочери.
— Простите, ваше сиятельство, я только хотел…
— Вы свободны.
Блосфельд поднялся и с поклоном вышел из кабинета. Несмотря на то что его предприятие, казалось, не имело успеха, губы его растягивала улыбка. Графа он знал давно, едва ли не с самого своего рождения, и прекрасно видел, что смерть жены и болезнь дочери наложили на его характер весьма заметный для домашних отпечаток: вместо волевого и сильного некогда человека Платон Васильевич все более и более превращался в человека внушаемого и слабого. Поэтому Эмилий Федорович и улыбался, нимало не сомневаясь, что после некоторого раздумья, граф сделает все именно так, как советовал он, Блосфельд.
