— А какое дело его сиятельству господину Волоцкому, скоро я еду или медленно? — не очень вежливо произнес Кекин, закончив лицезреть секретаря и снова отвернувшись к реке. — Я сам волен выбирать скорость своего продвижения.
— Все это так, — вынужденно согласился секретарь. — Однако граф просит вас ехать медленнее.
— Да отчего же? — саркастически поинтересовался Нафанаил. — И с какой стати я должен исполнять капризы совершенно не знакомого мне человека?
Кекин отвернулся от реки и в упор уставился на секретаря.
— Это не капризы, — выдержал взгляд Блосфельд. — Обстоятельства складываются так, что он вынужден вас просить об этом.
— Какие такие обстоятельства? — резко спросил Кекин.
— Извините, но я не уполномочен…
— В таком случае, — перебил его Нафанаил Филиппович, — я оставляю за собой право ехать как хочу и куда хочу. И полагаю наш с вами разговор законченным.
Подошел, наконец, паром — дощаник с настилом и двумя столбами, через которые тянулся к обоим берегам реки веревочный канат. Кекин с коляской и еще несколько крестьян погрузились на него. Для секретаря места недостало.
— Полно! — крикнул паромщик и, упершись ногами в настил, стал тянуть канат на себя.
Паром отошел от берега на половину сажени, потом на сажень, две… На дощатом настиле, прямо возле ног отставного поручика, стайка нахальных воробьев бесшабашно клевала просыпанное кем-то пшено. Среди них выделялся один, тощий, задиристый, то и дело затевающий драку, оканчивающуюся всегда не в его пользу. Кажется, и клюнуть ему удалось всего-то раза два, но зато он был явно горд своей заносчивой независимостью, чем напомнил Нафанаилу корнета Аристова, казанского знакомца, такого же гордого забияку, получающего от всех и каждого одни шишки.
Когда паром миновал середину реки, Кекин оглянулся и увидел секретаря, сидевшего верхом на лошади. А вдалеке, оставляя за собой шлейф пыли, подъезжали к речному крутику две кареты, каждая запряженная шестериком: черный лаковый берлин, еще екатерининских времен, с родовым гербом на дверце, и громоздкий дормез, в коем можно было путешествовать лежа, как в постели.
На пути в свое имение, благоприобретенное еще дедом Нафанаила Филипповича нижегородским негоциантом Леонтием Кекиным, постоялый двор в Ямской слободе под сельцом Воротынец был последним. Какое-то время на пути к нему, сразу после переправы, Кекина еще занимали мысли о неожиданной просьбе графа Волоцкого, но, проехав несколько верст, он вновь впал в свое обычное состояние меланхолии, и его взгляд, обращенный внутрь себя, снова не замечал ни полей, ни перелесков, ни деревень, попадавшихся на пути. Подъехав к постоялому двору, он спросил себе комнату, и ему отвели небольшую каморку подле общей залы с одним крохотным оконцем под самым потолком. Спорить он не стал и, не переодеваясь, бросился на диван, поставив на диванный столик дорожный саквояж с провизией. Но и есть тоже не хотелось.
Часа через два он задремал, но тотчас был разбужен суматохой, поднявшейся вдруг на постоялом дворе: люди забегали, захлопали двери, и поднялся шум, каковой случается всегда, когда приезжает какая-либо знатная персона.
— Граф… тайный советник… граф Волоцкий… — слышал отставной поручик в своей каморке возбужденные голоса, доносящиеся из залы.
Приезжие разных чинов и званий, а равно дамы, коим был бы для сего предприятия лишь повод, бросились по своим нумерам переодеваться, дабы к ужину, ежели таковой случится и его сиятельство господин Волоцкий, кавалер множества орденов, соблаговолит посетить, предстать во всем блеске. Мужчины одевались в парадные вицмундиры и нанковые панталоны, статские либо отставные — в короткие фраки или рединготы из персидского шелка и пикейные жилеты и панталоны с узенькими лиловыми полосками. Дамы же — о, здесь все было много сложнее и требовало большего вкуса и изысканности — доставали из пропахших ромашкой сундуков пудренники из кисеи, подбитые тафтою и обшитые узкой блондою в складках, платья из китайского крепа цвета фиолет с рукавами из вышитого тюля, токи, украшенные перьями марабу [2] и розами. Дамы помоложе и девицы облачались в рединготы-блуз из гродете цвета резеды, самого модного в этом сезоне, с вырезами на плечах, шестью большими пуговицами впереди и рукавами, широкими сверху и крайне узкими в запястьях. Широкий пояс, начинавшийся прямо из-под грудей, у кого они были, обозначал талию. Не были, конечно, забыты шляпки из итальянской соломки с длинными перьями, покрывающими верх тульи и ниспадающими на поля. Отставной же поручик Кекин только и содеял всего, что повернулся на другой бок.
