Вместе с тем можно предположить, что этот вполне рациональный мудрый выбор был сделан с учетом еще одного серьезного обстоятельства: рядом проходила Via Aurelia[34] — одна из главных дорог Римской империи, некогда соединявшая Рим с Арлем, а позже, уже как Via Domitia[35], — с римскими провинциями в Испании. Правда, ко времени строительства монастыря дорога утратила свое первоначальное стратегическое значение, однако по-прежнему оставалась важным путем сообщения. Последний, провансальский, участок этой дороги, построенный в 6 году до н. э., назывался Via Julia Augusta. (Благодаря этой дороге Юлий Цезарь с эскортом могли верхом преодолеть расстояние от Рима до Арля за восемь дней, а выступив с целой армией из Porta Aurelia — сейчас Porta San Pancrazio, — форсированным маршем добраться до Испании меньше чем за четыре недели.)
Сегодня фрагменты дороги, проглядывающие из-под варварского асфальта, еще можно увидеть между Арлем и аббатством Сен-Жиль-дю-Гар, а также в Мори, Ле Параду и окрестностях Сен-Габриэля неподалеку от Тараскона. Именно там, близ бывшего римского Ernaginum (как некогда назывался Сен-Габриэль), сходились, образуя большой коммуникационный узел, три важнейшие дороги: Via Aurelia, Via Domitia и Via Agrippa[36].
Via Aurelia, которая в более поздние века стала южной ветвью паломнического маршрута в Сантьяго-де-Компостела к святому Иакову, сейчас носит название Voie d’Arles, или Via Tolosana, или Via Arelatensis.
He раз на этой дороге, бегущей через заросшие жесткой травой и кермеком подмокшие пустоши, где там и сям на горизонте маячит одинокое стадо, я встречал паломников, направляющихся в Компостелу к могиле святого Иакова. Они шагали в одиночку, иногда по двое или по трое, реже более многочисленными группами, с большими рюкзаками; иногда кто-то тащил двухколесную тележку, кто-то вел за узду навьюченного багажом ослика. Я узнавал их по непременным принадлежностям пилигрима: суковатый посох (bourdon), странническая сума (besace), притороченный к поясу калебас (calebasse), шляпа, украшенная ракушками, — а также по утомленному, словно бы отсутствующему взгляду. Иногда они шли издалека, чаще всего с севера или с востока: из Англии, Швеции, Германии, Италии, Польши. Разными путями, на разных видах транспорта добирались до Парижа, Безеле, Пюи-ан-Веле либо до Арля, откуда, согласно старинной, датирующейся XI веком традиции, начинали пешее паломничество по одной из четырех ведущих на запад и юг дорог. Via Arelatensis вела в Пуэнте-ла-Рейну на территории бывшего Наваррского королевства и оттуда в Сантьяго через Camino francés[37], через несколько испанских провинций: La Rioja, Burgos, Palencia, Castilla у León, Lugo и La Coruňa[38].
Збигнев Херберт[39], черпая вдохновение у Кавафиса, писал:
Если собрался в путь пускай путь твой окажется долгим
будет странствием будто бесцельным блужданьем вслепую
чтобы не только глазами но и на ощупь
испробовать жесткость земли
чтобы всей кожей соприкоснуться с миром.
«Путь» (из сборника «Элегия на уход»)
Какая сила гнала пилигримов по бездорожью? Что заставляло «тягаться с миром»[40], собой и собственной слабостью? Паломничество — это все равно что путь к святой горе Хорив[41]. Чем оно было для них? Актом веры, трансцендентным переживанием встречи с Богом? Приключением? Поиском невозможного, заколдованной страны в Зазеркалье?
А может быть, как писал в 1687 году Мацуо Басё[42] в «Путевых дневниках», дорога — цель сама по себе, а цель странствия — само странствие?
Случалось, когда у меня спрашивали дорогу или далеко ли до города, я слезал с велосипеда, провожал путников до ближайшего поворота или присаживался с ними на обочине, чтобы отдохнуть и поговорить. Пока мы беседовали в тени придорожной яблони или вечером возле догорающего костра, время останавливалось, замирало, будто попавшись в ловушку пространственно-временного континуума. Вокруг простирался тот же самый, давно знакомый мне пейзаж, одуряюще пахли травы, между полями подсолнечников вилась та же самая проселочная дорога, мне же чудилось, будто я забрел в чужой сон. А ведь, казалось бы, период мистического воодушевления, ярких озарений, единоборства с Богом на пустых дорогах уже позади. И пускай эмпирия самоуверенно и упорно убеждает тебя, что поверх небесного купола, утыканного гвоздиками звезд, над орбитами планет уже нет эмпиреев — обители ангелов и демонов; сколько нас ни убеждай, никогда не удастся полностью загасить тлеющую в каждом потребность в чуде, подавить желание необычным образом разнообразить наше бессмысленное и до боли банальное существование, сделать достоверным недостоверное, нарушить заведенный порядок, внеся в него чуточку безумия. Такие мечты не уничтожить и не развеять; все добрые и злые духи, порожденные нашими страхами и фантазией, как мы ни стараемся ими пренебречь, забыть о них, живут в наших снах, предчувствиях, видениях, надеждах, сопутствуют нам в вечном поиске недосягаемого «где-то». Их голосов не заглушить. Наверняка любому из нас по меньшей мере раз в жизни хотелось — пускай во сне — взобраться на лестницу, которая, хоть и стоит на земле, верхушкой касается неба…
