Противостояние - страница 45

Шрифт
Интервал

стр.


— Я люблю ее, — сказал.


Вышло просто и обыденно, а в душе было так не просто и так необычно. И было

безумно жаль, что эти простые и ясные слова он не смог сказать живой и уже не

сможет.


Если б тот молодой, амбициозный лейтенант был немного умней на деле, а не в

своем воображении…


— Но она мертва! — закричала женщина, понимая, что он жестоко и окончательно

лишает ее всякой надежды, не просто вычеркивает и отталкивает — уничтожает,

давит, как сапогом гусеницу, причем, не замечая, что Мила совсем не она.


— Не для меня, — бросил Санин и отвернулся от Осиповой. Вновь уставился в

дверной проем.


Тихо стало. Мужчины переглянулись и, кивнув Николаю ушли, а Мила так и осталась

сидеть будто приморозило — потерянная, расстроенная и растерянная.


— Так не бывает. Ты все равно забудешь ее, — прошептала, уверяя скорее себя.

Санин не стал спорить о том, чего не знает:


— Может быть.


А это уже была надежда.


Женщина приободрилась. Встала напротив него, руки на груди сложила:


— Я готова ждать. Я готова забыть гордость и признаться тебе, что давно, как

только увидела тебя, люблю…


— Не надо, — отбросил щелчком окурок капитан.


— Что не надо? — нахмурилась Осипова.


— Ни любить, ни гордость забывать.


У Милы руки опустились:


— Почему ты такой трудный?


— Обычный. Просто мы разные с тобой. Абсолютно.


— Ну и что?


— Ничего.


Действительно — ничего — ни в глубь, ни вширь.


Коля оглядел ее — красивая, но чужая.


— Тебе пора.


— Проводишь?


Мужчина улыбнулся, пряча взгляд — хорошая уловка, но глупая — ничего не значащая.

Связисты жили буквально в двух шагах от штаба.


— Почему нет?


Вышли на свежий воздух и заметили переминающегося у березки бойца. Молоденький,

максимум шестнадцать лет:


— Уберешься там, Миша, хорошо? Если из штаба свяжутся, позовешь. Я здесь.


Паренек кивнул и пошел в землянку, а Мила посмотрела на капитана:


— Ординарец?


— Да. Мальчишка совсем. Прибился к Ефиму и не уходил. Убьют, жалко. Вот я и

взял его к себе.


— Жалостливый ты. Мальчика пожалел, а меня? Неужели ничуть?


Коля молчал, посчитав вопрос риторическим.


— Тяжелый ты человек, капитан, — сказала понуро. Повернулась к нему у избы,

где связисты располагались и девочки из санбата отдыхали. — А скажи мне, какая

она? — спросила вдруг.


Коля задумчиво посмотрел в темноту и пожал плачами: не объяснить не в двух

словах, ни в десяти. Но даже если сподобится, это будет что-то значить только

для него.


— Может, ты ее себе выдумал? — прошептала, потянувшись к нему, словно

надеялась — так и есть. Все это бравада, а любит он ее, и сейчас обнимет,

поцелует.


— Спасибо за вечер. Спокойной ночи, — сказал Николай и пошел к себе.


Мила ревела навзрыд, мяла и била кулаками подушку.


Клава, сменщица Осиповой, Света и Аня, медсестры, сидели как три матрешки и

смотрели на истерику подруги, не зная, что делать.


— Может, капель каких? — шепотом спросила Клава.


Света уверенно мотнула головой — не поможет.


— По щекам нахлопать, — предложила Аня.


— Она тебе нахлопает, — бросила Мятникова и решительно встала, взяла кружку,

почерпнула воды из ведра. Подошла и вылила ее на подругу. Осипову подкинуло. Она

с минуту таращилась на Свету, беззвучно открывая рот. И сникла, оттерла лицо,

всхлипнула.


— Санин? — спросила девушка.


Мила кивнула. Минута и опять слезы из глаз брызнули:


— Не могу без него! Всю душу выел! Ну, чем я плоха? Ну, скажи, что не так?


— Все так, — переглянулись девушки.


— Ты очень красивая, — заверила Клава.


— А чтоб ты понимала, пигалица! — взвыла Осипова и уткнулась снова в подушку.


Клавка — девчонка — соплячка, а туда же, судить! Только курсы закончила, а школу

летом! Что она может знать, понимать в любви?!


— Страсть-то какая, девочки, — мечтательно протянула Аня. — Мне б вот так

влюбиться. Чтобы до одури, до искр из глаз, до таких же истерик!


Света снисходительно глянула на нее — куда тебе, худющей да конопатой?

Посмотрела на себя в зеркало, поправила прическу: другое дело.


И легла на кровать, вытянулась, уставившись в потолок:


— Хватит реветь. Никуда твой капитан не денется, окрутим, — и пропела. — "Губы

твои алые, брови дугой, век бы целовала бы, ой-е-е-ей. Век ты будешь мой, мой.

Никуда не денешься, ой-е-е-ей!"


стр.

Похожие книги