смогли донести новость до населения.
До января она курсировала по округе и видела, как бесятся фрицы из-за поражения
под Москвой. Пару раз ее чуть не взяли, но каким-то чудом ей удалось вывернуться.
В середине января она шла в деревню, чтобы передать сводку местным комсомольцам,
но заметила крытые грузовики, цепь автоматчиков, и залегла на пригорке.
Что-то нехорошее творилось в деревне. Гул людских голосов стоял, крик, плач. Она
не могла понять, что происходит, только видела, как стреляют в тех, кто пытается
убежать. А потом заметила, как людей сгоняют в амбар на краю, запихивают,
подгоняя прикладами. Большинство людей были легко одеты, видно, в чем были, в
том их и повытаскивали. Дети плакали, женщины рвались. Какой-то мальчик все-таки
вырвался из толпы и помчался по снегу к лесу. Мать заслонила автоматчика, чтобы
дать время сыну и упала от очереди замертво. Следующая очередь сняла мальчика.
А потом случилось то, что девушка не могла представить и в кошмаре.
Людей загнали в амбар, закрыли на крепкий засов, обложили соломой и подожгли.
Крик, треск огня, стрельба по тем, кто пытался выбраться из окон.
Лену колотило, но она не замечала этого, хотела отвернуться и не могла. И видела,
как выскочил объятый огнем человек и бежал, пока не рухнул. Видела, как спокойно
стоят вокруг огромного костра из людей фрицы и посмеиваются, курят, снег
попинывают, методично отстреливая всех, кто выбегает.
Лена как будто провалилась в кошмар. Смотрела, как взмывает вверх пламя и летят
хлопья сажи, пепла тех, кто буквально час назад спокойно спал в своих постелях,
строил планы, чего-то ждал, целовал ребенка в лоб, утешая за ссадину или детскую
обиду. Теперь их не было. Той толпы, что как скотов запихали в амбар и подожгли
— не было. И никто никогда не узнает, чего хотела девочка из крайнего дома и
какой бы она выросла, кем бы стала. Никто не узнает, как прожила старуха из избы
напротив, кого ждала и кого привечала, на что надеялась, что еще хотела от жизни.
А немцы шли по деревне и поджигали дома, вытаскивая из них, что им нравилось.
Один нес швейную машинку, другой куклу.
Все это было выше человеческого понимания, где-то за гранью реальности, за
гранью сути человеческой.
Фашисты загрузились в грузовики и уехали.
Пожар отгорел, только угли еще трещали на ветру, а может, стонали от невыносимой
боли души убитых? Пустота вместо деревни. Вместо тридцати дворов тридцать
пожарищ и обгорелых печей, с десяток покореженных железных кроватей и ведро у
колодца, что раскачивал ветер. И оно скрипело, скрипело, словно служило панихиду
по ушедшим в иной мир в это солнечное январское утро.
Лена ничего не соображала. Она поднялась и на деревянных ногах поплелась к
выжженной деревне, не озадачиваясь, чего хочет. Душа не принимала факта смерти,
отторгала саму возможность того, что произошло. И девушка не верила, что погибли
все, не могла поверить. И бродила, бродила мимо головешек, остатков утвари, той,
что уже никогда не пригодится своим хозяевам. Возле одного пожарища она увидела
обожженный букварь и застыла над ним. Стояла и смотрела на веселые буквы, не
чувствуя, как ветер бьет ей в спину.
— Кто-нибудь? — прошептала и очнулась. Огляделась и закричала. — Эй?!! Кто-нибудь!!
Живые?!! Ну, кто-нибудь?!!! Люди?!!
Тихо. Только ведро все скрипит и скрипит, ноет, плачет. А больше некому.
Лена в прострации раз на десять обошла все и вдруг заметила что-то темное на
снегу за тем местом, где стоял амбар. Кинулась — ребенок, девочка лет трех, в
одной рубашонке.
Перевернула. Та сжалась и хлопает заиндевевшими ресницами.
— Жива…
Обняла ее. Минута, две, чтобы почувствовать живого ребенка на руках и вот
очнулась, стянула с себя ватник, растерла ручки, ножки онемевшего от холода и
пережитого ужаса дитя. Укутала и к лесу. Наткнулась на щуплого мальчика, который
убежать от фрицев пытался. Тот жив оказался, но без сознания — ранен тяжело.
Под мышку его и тягать.
Тяжело, снег еще под ногами вязнет, но ничего:
— Ничего… Держитесь… — только и просила, задыхаясь от тяжести ноши.
Передохнула чуток, испуганной девочке подмигнула и улыбку вымучила. — Хорошо
