И на Зибенштерне лежала вина за это – за каждого погибшего, за всю боль, за все страдания. Уже тогда библиомантические силы его оставили; они исчезли со всеми теми, чьё возникновение и распад он наблюдал в течение более чем двух веков своей жизни. О том, что творилось в ночных убежищах, он знал и только глубже зарывался в свои книги на вилле Анжелосанто в Турине. Он обманывал сам себя, предав свои идеалы. Происходящее его более не касается, убеждал он себя. Его творение давным-давно обрело самостоятельность, и теперь им управляли другие. Ответственность несут три семейства, а не он. Так из творца он сделался молчаливым наблюдателем. И, когда позднее у него появился шанс вмешаться и провести итоговую черту, ему помешала она.
Фурия Саламандра Ферфакс.
Она и её соратники отправили его, бессильного и сломленного, в изгнание, и он принял это наказание. Столько людей поплатилось своей жизнью, и только потому, что ему однажды не хватило силы воли. Справедливость восторжествовала: теперь он сам скитался по этой глухомани словно призрак. Бо́льшую часть своей долгой жизни он провёл в одиночестве, в одиночестве и умрёт. Где-нибудь среди этих утёсов, наверное, не от голода и не от жажды, но именно здесь его ждёт конец. Может быть, ещё не сегодня или завтра, может быть, только через месяц или год. Но времени здесь больше не существовало: ни светлого дня, ни отчётливого звёздного неба. В рюкзак, который ему дали с собой, он сунул механические часы и с тех пор скрупулёзно следил, чтобы они не остановились, ведь движение стрелок, как это не парадоксально, было единственным символом постоянства в его жизни.
В старом бункере, выдолбленном в скале, он нашёл оружие и амуницию и теперь всегда носил с собой пистолет и ружьё, хотя это было смешно. Ни воином, ни охотником он никогда не был, но оружие ему пригодилось, чтобы отстреливать кроликов, мясо которых было главным украшением его скудных трапез. Кролики питались теми же травами, что и он, и оттого были такими же слабыми. Завелись ли они здесь после создания ночных убежищ или их сюда занесли библиоманты, он не знал. Но, размножившись, кролики служили пищей, судя по всему, не одному Зибенштерну. Иногда он натыкался на объедки – обглоданные кости или разорванную шкурку, и тогда ему становилось ясно: по этой пустыне скитались и другие, возможно, более выносливые, но такие же, как и он, изгнанники.
Когда его часы показывали время отхода ко сну, он отыскивал лаз в пещере или расселине. Иной раз он брился ножом или умывался, экономно вспенивая жидкое мыло из пластиковой бутылочки, припрятанной в рюкзаке. Ещё ему сунули плитку шоколада. Вероятно, это сделала Фурия, но к шоколаду он до сих пор не притронулся, приберегая его для особого случая. Он решил его съесть, добравшись до окраин Страны Забвения или же до границы собственной жизни, если у него достанет на это сил. Но сегодня – правда, что означало это «сегодня», не было ли оно тем же, что и «вчера»? – его ночлег будет куда уютнее, чем какая-нибудь сырая дыра в скале или расселина, кишащая мокрицами.
Тёмный силуэт башни он завидел ещё издали – чёрный монумент войне на фоне вздрагивающих на краю мира молний. Некогда в стране, лишённой всяких ориентиров, библиоманты попытались наметить хотя бы какие-нибудь вехи, выстроив целую цепь маяков. Их сигнальные огни давно погасли, горелки остыли. Зибенштерн оставил позади уже пять подобных башен, решив однажды кочевать от одной к другой. Когда-нибудь он окажется перед последней, поняв, что край поля брани достигнут и за пределами его лежит лишь неизвестность.
Пять предыдущих башен лежали в развалинах, после набегов из ночных убежищ, шестую едва зацепило. Хотя дверь сорвало, а внутри некогда бушевал пожар, внешние стены огонь не повредил. На всех четырёх этажах царила гулкая пустота.
Зибенштерн прикорнул наверху, прямо под подставкой, где некогда горел сигнальный огонь. Давно уже он не спал так крепко! Пробудившись, перекусил кое-чем из своих запасов и чуть не впал в искушение отломить кусочек от плитки шоколада. Но всё же сунул его обратно в рюкзак, ведь странник не рассчитывал, что такой прекрасный день, как этот, когда-либо наступит, и кто знает, не настанет ли потом ещё более удачный.
