У нас никогда не возникала мысль страшными усилиями добиваться лишь перекраски тирании.
Издревле существуют два способа постижения истины: с помощью разума и с помощью откровения. У нас никогда не возникало сомнения в примате разума. Самым естественным при этом было использование марксистской методологии. В сущности, именно марксизм (а никак не фейербахианство) был последней универсальной философской системой, одновременно дающей картину мироздания и методы его познания, принципы гносеологии и философию партии, а в какой-то мере и этики. Все это в стройном логическом единстве. После утверждения марксизма ни одна школа целостной системы мировоззрения не предлагала. Картина мира как таковая теперь целиком вошла в область положительных наук. Вопрос о физической картине мира стал решаться физикой, биологической биологией, социологической (что нас тогда больше всего интересовало) конкретными социологическими исследованиями.
Позднейшие мыслители либо разрабатывали в подробностях различные аспекты философских наук (таких, как логика), либо целиком уходили в сферу этической философии, где продвигались наиболее крупные философы самого конца XIX и ХХ в.в.: Ницше, Бергсон, экзистенциалисты, франкфуртская школа и т.д. В большинстве случаев об этих новейших учениях мы почти ничего не знали, а когда узнавали, все их построения казались неинтересными, скучными, явно надуманными, чем-то вроде казенных нравоучений типа "уходя, гасите свет". Они ничего не отвечали на вопрос: как устроен тот несправедливый мир, который мы хотим изменить? Как добиться его изменения? Все ответы на эти вопросы мы могли найти только в марксизме, который брал сразу быка за рога и объяснял мир, и показывал пути к его переустройству. Мне кажется, что именно энциклопедичность и логичная стройность марксизма до сих пор привлекают к нему множество людей после всех страшных фиаско, которыми заканчивались многочисленные опыты по практическому воплощению его идей. Все последующие учения кажутся плоскими, ненаучными, поверхностными и вымученными одновременно. Критика марксизма, скажем, бергеонианцами кажется безграмотной, тогда как 2-3 аргумента, взятые из "устаревшего" марксова арсенала, оказываются убийственными для каких-либо современных неоплатоников.
Но, сказать по правде, в описываемое мною время у нас и не было другого идеологического оружия, кроме марксизма, и еще трудов таких русских мыслителей и писателей, как Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов, Писарев. Но последние, вместе с русскими и зарубежными писателями, составляли для нас своего рода интеллектуальный и эмоциональный фон. Само же мировоззрение формировалось под непосредственным марксистским влиянием.
Я впервые прочел Маркса в очень раннем возрасте. Мне было всего 13 лет, когда в маленькой поселковой библиотеке деревни Сосновка под Воронежем я подросток, только что закончивший семилетку и обожавший историю, - нашел "18 брюмера Луи Бонапарта" и "Классовая борьба во Франции в 1948-1850 г .г." Я прочел эти книги запоем, снова перечитал и запомнил на всю жизнь в подробностях. Каждое событие в них объяснялось без малейших (как сейчас бы сказали) проколов с замечательной логичностью и последовательностью.
Спустя 7 лет, уже наученный первым столкновением с "марксистским" государством, я вновь с какой-то даже яростью принялся штудировать основоположников - вначале "Капитал". Теперь мы - и я, и Саша Тарасов, с которым, как уже писал, мы оставались в деятельной переписке, - поняли, что марксизм, несмотря на обширнейшую марксистскую литературу, на все бесконечные "марксистские штудии", и в Германии, и у нас очень сильно недоработан. Например, у Маркса практически отсутствует теория кризисов. Почти все феномены экономики и политики ХХ века (после его первой четверти) не получили в марксистской литературе никакого освещения. В национальном вопросе марксизм во многом унаследовал слабость своих предшественников просветителей и демократов XVIII-XIX вв., вопросу этому внимания почти не уделявшим. Традиционно национальный аспект марксизма вызывал повышенный интерес и у фашистов ХХ века.
