Он отыскал магазин: купил что надо. И опять «двойкой» поехал к ее дому с красной крышей. Он сошел там, где надо. Вот и мусоросвалка, десятилетняя куча. Налево должен быть дом. Увы, дома не было. Того дома не было. Ни с красной, ни с зеленой, ни с серо — буро — малиновой крышей. «Обознался», — решил Калачев и проехал еще две остановки. Вон там, кажется, знакомый забор. На столбике калитки — ржавая кастрюля без дна. И опять не ее дом.
Что‑то творится с его головой. Калачев схватил за руку какую‑то девчонку, которая тащила за веревку бычка:
— Дорогая, милая… Перепелкина? Учительница? Из вашей школы? Тут живет? По литературе она?
Девочка не испугалась, а прилежным голосом ответила, что нет у них в школе никаких Перепелкиных. Она всех учителей литературы знает, потому что сама во всех олимпиадах участвует. И в своей школе знает учителей, и в соседней.
— Как же так? — закричал на девочку Калачев.
— Вы что‑то перепутали.
— А как на вокзал попасть?
— Садитесь на автобус «двойку», — девочку уже утягивал за собой теленок.
Калачев заметил скамейку возле какого‑то перекошенного домика. Может, здесь Дантист проживает? Он сел, положил на колени чемодан, щелкнул замками. Так: тетрадка со стихами — не пригодилась. Зубная щетка, паста. «Стальные зубы», — вспомнил он ее объяснения. Паспорт. Он открыл красную книжечку, полистал документ. На фотографии был изображен лысый человек с надменным выражением лица. Неприятная особа — Владимир Петрович Калачев. Калачев повертел документ, еще раз открыл, с отвращением взглянул на снимок и швырнул паспорт в высокую траву, в бурьян. Пока что он знал, куда надо ехать. Пока он знал, надо это записать на бумажке. Шпаргалку приготовить. Он вывел в тетрадке: «Куда надо ехать». Адрес: Старосельский район, деревня Вязовка. Калачева Нина Михайловна.
Это он отправляет себя, как бандероль, к своей собственной матери. Ремешок часов ослаб. Часы болтались на запястье. Он еще раз открыл чемоданчик, достал складной нож, проколол шильцем дырку на ремешке. Теперь хорошо. Надолго ли хватит дырочки? Надо было написать в тетрадке о том, как себя вести. Что если он все забудет? Вот ведь сидит на скамеечке. И все вокруг чужое. Где он? Словно выстрелили им откуда‑то. Все вокруг обманчиво и зыбко. Только что была какая‑то женщина в черной юбке с мягкими губами. Была девочка с теленком. Чей‑то паспорт. Крыша, крашенная комбайновой краской. Отец у него, у Калачева, погиб, разбился на машине, врезался в дерево. Отца звали Владимир Петрович. Вот его записочка любимой девушке, которую надо выкинуть вслед за паспортом. Слишком уж записочка грязная. Она может загрязнить его карман. Карман новых джинсов. И штанины, конечно, надо подвернуть. Что это он брюками пыль подметает? А теперь — на вокзал, на вокзал. И туда. Там лучше всего. А то он здесь совсем заплутается, утонет в речке или его растерзают бродячие собаки.
Калачев знал, что едет верно, что вот — вот должна быть его станция. Он переоделся в туалете в другие, меньшего размера, брюки, рубашку, обул сандалеты с дырочками. Прошитые суровой ниткой сандалеты, крепкие. Такую обувь тачал их деревенский сапожник Немой. Тридцать куриных яичек — зарплата Немого.
Автобус попался допотопный, фыркающий, кашляющий, чахоточный; Он все думал: еще километр — и у автобуса откроется кровохарканье, все выйдут и будут глядеть, как от мотора расползается по земле кровавая лужа.
Вот возле этой фермы — остановка. Остановка отмечается не табличкой — «трафареткой», а резким запахом свиного навоза. И забродившего силоса.
Кажется, здесь, в низине когда‑то протекала речка, в которой они ловили пескарей листами, согнутыми из толстой жести. Прижимали к днищу ловушки кусок хлеба и рыба косяками шла на приманку. Об этой речке он помнит еще срамные стишки: «Как по нашей речке плыли две дощечки».
А вот и их дом на пригорке. Калачева родной дом. Вечером на закате охватило тревожное чувство, окна домишек отливают кровавой медью. Но сейчас все печально, солнце еще висит в степном воздухе, попахивает солнце полынком, а домик ирреален: умирал — умирал домик, истлел весь, а потом чудом опять возвратился к жизни, даже некоторые трещины на бревнах зарубцевались.
