Протест настоящего мужчины - страница 60
Не знаю, что мне больше нравилось: носиться в большую перемену по школьному двору и вдруг, подняв голову, увидеть — по длинному спуску с холма, прятавшего нас от городка Омаха, отпустив руль, бесшабашно катит на своем велосипеде длинный и тощий мосье Лестранж — или сидеть на уроке, мечтательно глядя в книгу, и услышать, как царапает о стену школы руль его велосипеда. Нет, наверное, лучше всего было, когда в середине урока он входил прямо в класс — распахивалась дверь, и мы слышали его низкий, раскатистый голос: «Не помешаю процессу познания?» Восторгам нашим не было предела. Рты раскрывались, глаза вспыхивали, сердца начинали колотиться — еще бы, ведь приехал мосье Лестранж, знаменитый маг и волшебник, и мы снова увидим его фокусы! Для нас, детишек из захолустной деревеньки, он был самым удивительным человеком в мире.
С попечителем учебных заведений отец держался холодно-вежливо, когда приезжали инспекторы — был сверх меры взволнован, но мосье Лестранжа он встречал с неподдельной теплотой. Мама относилась к мосье Лестранжу по крайней мере одинаково: ровно, с некоторой настороженностью. А вот отношение к нему отца, было для меня загадкой. Приезд мосье Лестранжа всегда приводил отца в восторг — это точно. Он обнимал фокусника за плечи, долго тряс его руку и победно глядел на нас, надеясь найти на наших лицах отблеск собственной радости (возможно, наше оцепенение он принимал за безразличие). Но проходило несколько часов, и это счастливое возбуждение бесследно исчезало, отец опять становился раздражительным, а поздно вечером, когда оба они как следует набирались и мосье Лестранжу пора было в обратный путь, отец начинал высмеивать его: он, мол, просто-напросто дешевый комедиант, только что не бродяга.
Но стоило мосье Лестранжу появиться через год, отец вел себя так, будто встретил давно пропавшего брата. Он восклицал: «Дети, дети! Смотрите, кто к нам приехал! Мосье Лестранж! Снова к нам пожаловал!», но мы и так уже сидели как завороженные. Он только показывался в дверях, а наши быстрые пытливые глазенки уже вовсю пожирали его: спокойное лицо, тонкие белые руки, длинные посеребренные волосы, от которых поблескивал ворот его сюртука, черные брюки в полоску, обтрепавшиеся снизу, засаленный белый шарф и сверкающие перстни. Я бы смотрел на него не отрываясь, но тут отец посылал меня домой — сказать маме, чтобы готовила обед, после представления мосье Лестранж пойдет, к нам. Бежать надо было через поля, ох как мне не хотелось! Моего возбуждения мама никогда не разделяла — «Опять притащился этот старый пройдоха!» — я бегом возвращался, но к началу представления все было уже готово. Когда учеников распустят, я заполучу мосье Лестранжа на целый вечер у себя дома, но сейчас от этого было не много радости — все приготовления прошли без меня. Я не видел, как отец освобождал свой стол, как мосье Лестранж надевал черную маску, как между доской и камином вешали занавес и ставили столы в три ряда. Малыши, замершие в предвкушении таинства, сидели впереди, ребята постарше — за ними, а самые большие — вдоль задней стенки. Отец стоял у двери и курил, лицо его от удовольствия было гладким и помолодевшим.
И тут мосье Лестранж начинал. Несколько мгновений он стоял перед нами — руки сложены на груди, будто в молитве, голова чуть приподнята, удлиненное морщинистое лицо недвижно — и смотрел на нас добрыми печальными глазами. А мы, зачарованные, смотрели на него — в горле пересохло от ожидания, а нервный смешок если и вспыхивал, в ту же секунду пропадал. Внезапно мосье Лестранж щелкал пальцами и говорил: «Пожалуйста, кто-нибудь откройте окно в конце зала», или: «А можно ли включить огни рампы?», и голос его звучал так ровно и веско, что все мы тут же бросались выполнять его приказание — столь сильна была его власть над нами. Теперь он мог вить из нас веревки.
Я смотрел его фокусы каждый год пять или шесть лет подряд, но почему-то помню только два. В одном он привязывал крепкую веревку к своему коренному зубу, потом сильно дергал — и вытягивал огромный деревянный зубище величиной с репу. И еще помню фокус с кроликом, глаза у него были тусклые, усталые — как у мамы. Мосье Лестранж сажал кролика на отцовский стол, укреплял вокруг зверька четыре листа картона, набрасывал сверху черную тряпицу — и к нашему ужасу расшибал сооружение мощным ударом кулака. Кролика внутри, разумеется, не было. Со смущенной улыбкой мосье Лестранж извлекал его из-под сюртука.
