Прости… - страница 69
– Прости, дорогой, что вино не ахти, но другого в местном ларьке не было. С днем рождения тебя, Вин…
Он совершенно забыл, что сегодня у него день рождения. Действительно. Ведь только началось тридцатое июля. Вот так сюрприз. Они оба не сомкнули глаз в эту ночь. Агнешка достала фонарик из рюкзака и стала читать книгу, вслух. Часто, когда они были в постели вместе, она читала что-нибудь для него вслух. Так в постели с Агнешкой он познакомился с Колаковским, Мысливским и Конвицким[37]. Что читала она тогда в палатке на Мазурах, когда шел дождь, они пили вино, а он впервые после пятнадцати лет, проведенных в тюрьме, отмечал свой день рождения, он не помнит. Зато помнит одну фразу из той книги: «Человек никогда не избавится от того, о чем он молчит; для того, чтобы расстаться с болью, ее надо выразить». Когда Агнешка погасила фонарик и они легли, прижавшись друг к другу, он под барабанную дробь дождя рассказал ей о «том случае».
– На самом деле я хотел убить барда еще накануне, в среду, девятого октября. Поехал днем, около трех, к зданию на аллее Красинского, где она тогда снимала комнату. Если у них и были свидания, то не в нашей же квартире на Гжегужках, тем более напротив дома барда. Я хотел проверить, вместе они там или нет. Встал внизу, перед входом, и ждал их. У меня с собой было оружие. Но тогда же я понял, что не в силах убить его. Даже если бы они пришли туда вместе. И это понимание стало для меня шоком: ведь я уже принял решение убить его. Прождал час, не дождался, ушел. Вечером она позвонила мне, но что говорила, не помню. Я чувствовал себя как побитая собака. Вымазанный грязью и униженный. Для меня всё потеряло смысл. На следующий день, в четверг, я поехал утром к квартире на Гжегужках. Хотел посмотреть, стоит ли ее авто перед домом. Проверил, машины не было. Тогда я вошел в квартиру. Пусто. Не было ее следов ни в ванной, ни на постели. Оттуда я снова поехал на аллею Красинского и, медленно проезжая вдоль фасада дома, заглядывал во все окна. Я не знал, какое из окон ее. Потом вернулся в квартиру в Старом городе. И всё время думал о них и о ее измене. Потом опять бесцельно колесил по городу. Купил в киоске «Дзенник польский», чтобы посмотреть, что идет в Театре-Сцене СТО. Шел «Пан Твардовский». В том спектакле был занят бард. Она не была занята. Перед театром я оказался уже в семь тридцать, хотя точно знал, что представление кончается где-то около девяти вечера. Я оставил машину не на парковке, а на ближайшей улице. На парковке стоял ее «пежо», а несколько поодаль «мерседес» барда. Я поехал туда, чтобы шпионить. Около девяти заметил движение: народ пошел из театра. Уже заряженное ружьё и коробка с запасными патронами были при мне. В пластиковом пакете, на полу перед передним пассажирским сиденьем. Чтобы не потерять из поля зрения их машин, я проехал десяток-другой метров вдоль парковки. Некоторое время спустя появился сам бард. Он медленно шел к своей машине. Один. Потом появилась она – шла за ним, несла букет. Они прошли мимо ее «пежо» и направились к машине барда. И тогда меня как взорвало. Я вышел из машины со всем арсеналом. Бард заводил свой «мерседес», она собиралась сесть в него, начала открывать дверцу. Я пошел к ним; пока шел, переложил все патроны из пакета в карман. Она вышла ко мне навстречу. Встала на пути. Спросила: «Что ты задумал?» Я оттолкнул ее левой рукой. В правой у меня был обрез, прикрытый пакетом. Я держал обрез наизготовку, с пальцем на спусковом крючке. Когда я выходил из машины, я был в полной уверенности, что убью его. Она снова подошла ко мне. И я снова оттолкнул ее. Она устояла на ногах, не упала. И тогда из машины вышел бард и направился ко мне. Когда он оказался близко, метрах в трех, может, чуть побольше, я выстрелил в него четыре раза. Он вскрикнул и упал. В магазине было четыре патрона. В этом я уверен на все сто. Я нажимал спусковой крючок четыре раза. Когда бард упал, я услышал ее крик и слово «Боже». Не знаю, как так получилось, что она внезапно переместилась и оказалась рядом с ним. Во время четвертого выстрела – и это я помню – она была уже с ним. Ну, разве что во время третьего. Они лежали почти что рядом – она в полуметре от барда, справа, обращенная к нему лицом. В нее я не стрелял. Точно знаю, что не стрелял. Я был уверен, что она всего лишь потеряла сознание. Я стрелял только в барда. Потом я сменил магазин и сделал в него, когда он лежал на земле, еще пять выстрелов. Я не считал, но магазин был пустой, значит, должно было быть пять. Знаю, что пустой, потому что, когда я потом приложил ствол себе к виску и нажал спусковой крючок, услышал только глухой металлический щелчок. Потом я повернулся и пошел к своей машине – достать буксирный трос и повеситься. На полпути я увидел сторожа с собакой. Не помню, что он говорил, да и говорил ли что вообще. Помню только, попросил его позвонить в полицию. Я сел в машину, бросил обрез на пол и отъехал. Несколько минут ехал, потом остановился у какого-то дома. Там вспомнил, что отделение полиции находится где-то на Поморской. Когда я остановился у отделения, из здания вышел полицейский. Я подошел к нему и сказал, что я убийца, что убил человека и хочу отдаться в руки полиции. Оружие – в машине. Полицейский был в шоке. Отвел меня в здание. Сначала меня обыскали, потом допросили, несколько раз. Тем временем к ним пришла информация об убийстве на парковке. Перед каким-то из допросов привели переводчицу. О том, что Пати погибла, я узнал во время очередного допроса. Я разрыдался. Они сделали перерыв, после которого еще раз рассказал все то же самое, с самого начала до самого конца. Протокол последнего допроса я подписал уже утром следующего дня – одиннадцатого октября, в пять часов десять минут. Из отделения меня отвезли на «воронке» в тюрьму на улице Монтелупи. Наручники не надевали. Первые два дня я провел в одиночной камере. Меня еще и еще раз допрашивали. В присутствии переводчицы и назначенного адвоката. Потом я попал в свою первую камеру…
