В портфеле у меня лежит, однако, официальный документ. Я получил его накануне нашей встречи с Борисом Ивановичем. В документе этом черным по белому написано, что ущерб от брака составил не 50 тысяч рублей и даже не 461 тысячу, как было сказано в акте комиссии народного контроля, пока кто-то не переправил цифру, уменьшив сумму ровно в десять раз. Ущерб от брака, говорится в документе, причинен был государству на 700 тысяч рублей….
— Я вам объясню, в чем дело, — говорит мне Борис Иванович и испытующе наблюдает за моей реакцией. — Уж слишком крупно, слишком непонятно платил Фирсов шабашникам. Возникли толки, подозрения… А не прилипло ли кое-что к рукам самого Фирсова? Не было ли взяток, поборов? Не делились ли с ним шабашники?.. Большие деньги, ну вы сами понимаете, — говорит Борис Иванович и горько вздыхает, — ну вы сами понимаете, очень опасные деньги…
— …Мне надоели наветы некоторых нечистоплотных людей, — негромко произносит Редькин, и перо его еще быстрее что-то чертит на листе бумаги. — Сняли, понимаешь, жирные пенки, хорошо, понимаешь, попользовались, а теперь, чтобы обелить себя, на каждом шагу кричат о браке… Ну что ж, — говорит он, — пусть… Это их дело. Каждый спасает себя как может… Пусть, пусть!..
И в тихом голосе Вячеслава Матвеевича я уже слышу не раздражение, не злость и досаду, а явную, неприкрытую угрозу.
— …Подвиг, понимаешь, совершили, — говорит Редькин, — брак, понимаешь, ликвидировали, героев, понимаешь, из себя корчат. А если подсчитать, сколько прилипло к их рукам? Я вас спрашиваю: сколько прилипло к их рукам?
Чтобы замять дело о браке, можно, конечно, давить и нажимать на своих подчиненных, выкручивать им руки, переправлять сумму причиненного ущерба в акте комиссии и пускаться в долгие теоретические дебаты о коварстве северной природы, об опасной вечной мерзлоте. Все можно.
Но уж если особенно вам повезет, если судьба по-настоящему вам улыбнется, то те, кто ваш брак исправлял, потом и кровью его ликвидировал, окажутся вдруг ворами, расхитителями и, исчезнув на долгие годы за тюремной решеткой, перестанут мозолить вам глаза.
Вот тогда вы в порядке. Тогда вы в большом порядке.
Старший следователь Воркутинского ГОВД, майор милиции Эдуард Иванович Горшков встретился с руководителем шабашников Станиславом Порфирьевичем Матюниным в Москве, на Петровке, 38.
Специально прилетел для этого в столицу.
— Матюнин, — сказал Горшков, — а ну-ка выкладывайте начистоту: за что администрация СУ-4 платила вам, шабашникам, такие большие деньги?
— За тяжелую работу, — сказал Матюнин.
— А еще за что?
— Я вас не понимаю.
— Ничего, поймете, — сказал Горшков и на трое суток отправил Матюнина в камеру предварительного заключения.
По закону разрешается задержать человека, если его застигли на месте преступления, или очевидцы утверждают, что он преступник, или на его одежде, в его жилище обнаружены следы преступления.
Матюнина на месте преступления никто не застигал, одежда и жилище его были в порядке. Задержал его следователь Горшков исключительно для острастки. Чтобы впредь Матюнин был покладистее.
Станислав Порфирьевич запомнил странную фразу, которую сказал ему в тот день следователь:
— Будете упрямиться — пойдете у меня паровозом.
Матюнин не знал, что это такое, и Горшков с удовольствием ему объяснил:
— Главарем я вас сделаю, ясно? Состаритесь у меня на теплых нарах, понятно?
Обыск на квартире у Матюнина ничего не дал. В протоколе отмечено, что имущества, подлежащего описи, у шабашника не обнаружено.
Через трое суток Станислава Порфирьевича освободили, и Горшков предложил ему вылететь вместе с ним в Воркуту. Всего на несколько дней. Даст необходимые пояснения и тут же вернется обратно. Номер в гостинице ему уже забронирован.
Жене Матюнина Горшков так и сказал:
— И соскучиться по мужу не успеете, я вам обещаю.
В самолете Горшков держался дружески, очень много разговаривал и все время объяснял Станиславу Порфирьевичу, что желает ему исключительно добра.
А прилетев в Воркуту, в тот же день Горшков предъявил Матюнину ордер на арест.
— Тюрьма вас научит уму-разуму.
