Но я знал, что и в Минске слухи не умолкают, мне рассказывали, что на рынках вовсю толкуют про еврейский заговор. Главным инженером завода был еврей.
Я положил на стол сверстанную газетную полосу и спросил, когда можно зайти.
«Зачем же, — сказал Машеров, — я прочту сейчас, при вас».
Читал он медленно. Время от времени прерывал чтение и говорил, какой это бич — непрофессионализм, самообман, стремление все видеть в радужных красках и как дорого мы за это платим. Не дочитав, вдруг произнес: «Сегодня ночью, под Минском, сгорел еще один заводской цех». — «Есть жертвы?» — «Да, несколько человек».
Прочтя полосу, Петр Миронович сказал, что ему кажется, статью целесообразно напечатать. «Я могу позвонить сейчас Чаковскому?» — спросил я. «Да, пожалуйста, помощник вас соединит».
Из приемной по прямой линии ВЧ я связался с Чаковским и сообщил ему, что Машеров материал одобрил, все в порядке, материал можно ставить в номер. Чаковский перебил: «Подождите, трубку возьмет Сырокомский».
Первый заместитель главного редактора Виталий Александрович Сырокомский был душой газеты. Все самые острые статьи проходили его стараниями. В сущности, он и делал газету. Чаковский был ее архитектором и ее «крышей», роль же рабочей лошади выполнял Сырокомский.
«Слушай меня внимательно, — сказал он, — наверху большое сопротивление материалу, секретарь ЦК Устинов категорически против публикации…» — «Но, Виталий, Машеров сказал…» — «Слушай внимательно. Попроси Петра Мироновича позвонить Устинову и сказать свое мнение».
Я обратился к помощнику Машерова: «Мне нужно опять зайти к Петру Мироновичу, есть информация». — «Вот прямой телефон, звоните», — предложил помощник. Я снял трубку, Машеров ответил, и я ему рассказал о разговоре с редакцией. — «Хорошо, я сообщу Дмитрию Федоровичу свое мнение».
Назавтра я вернулся в Москву.
Каждый день я спрашивал Чаковского, что с материалом. «Пробиваем», — отвечал он.
Пробить, однако, статью так и не удалось.
Позже я узнал, что газетная полоса каким-то образом попала к руководителям тогдашнего Министерства радиопромышленности, и они сигнализировали в верха о том, что «Литературная газета» собирается опубликовать антисоветский материал.
Я видел письмо, подписанное заведующим тогдашним отделом ЦК Сербиным. Ни одного факта в статье он не опровергал, ни одного довода против статьи не приводил, но вывод делал тот же самый: Борин написал клевету и антисоветчину.
При таких обстоятельствах даже могущественный Чаковский был бессилен.
«Ответственность выдается у нас в закрытом распределителе…»
Не удалось напечатать в газете и о сильнейшем пожаре в московской гостинице «Россия», который люди старшего поколения наверняка хорошо помнят.
Произошел он ранним вечером 25 февраля 1977 года. И опять как тогда, в Минске, весь город заговорил о том, что гостиницу подожгли. На мысль эту и вправду наталкивала целая цепь наблюдений.
Те, кто стоял внизу, на улице, видели, например, как в окнах то здесь, то там ярко вспыхивали взрывы. Но что могло взрываться в мирной гостинице? Взрывчатка, не иначе. Это же очевидно.
Люди наблюдали, как за считанные минуты пламя охватило почти весь высотный корпус. Сам по себе огонь вряд ли способен распространяться с такой быстротой. Не естественнее ли предположить, что гостиницу подожгли злоумышленники сразу на нескольких этажах?
Подозрение это усилилось при первом же беглом осмотре пострадавшего от пожара здания. Один номер выгорел дотла, угла целого не осталось, а другой, расположенный рядом, по соседству, почти не пострадал. Отчего? Не оттого ли, что в первом номере горели вещи, мебель, облитые бензином или керосином?
Следствие, однако, шаг за шагом опровергало эти скоропалительные впечатления.
Очевидцы видели яркие вспышки в окнах, которые приняли за взрывы? Но специалисты объяснили, что вспышки эти могли и не быть взрывами. При горении выделяются раскаленные горючие газы. Они распространяются по всему зданию. Попадая в помещение, где еще не выгорел весь кислород, газы могут самовоспламеняться, при этом происходит вспышка, очень похожая на взрыв.
