Отчего же это произошло?
Почему сохранились на плаву «Известия», не ушла с газетного рынка «Комсомольская правда», рванул, хоть и не слишком, по мне, аппетитный «Московский комсомолец», а вот моя газета пропала, не удержалась. В чем дело?
К концу перестройки, накануне начала рыночных реформ, тираж «Литературки» достиг рекордных шести миллионов. Но такой успех достался тогда не одной лишь «Литературной газете». Все, что вчера еще держалось под запретом, о чем говорили, озираясь, или вообще предпочитали помалкивать, вдруг вырвалось из-под спуда, попало на газетные полосы. Прежде, долгие годы, от нас, журналистов, требовалось не столько даже сообщать читателю что-то новое, сколько умудриться сказать вслух то, о чем и так все знали и тайно шептались на кухне. И это уже часто становилось сенсацией. Помню, в начале перестройки Григорий Горин, смеясь, рассказывал, как позвонил ему один человек и спросил: «Ты читал сегодня „Правду“?» — «А что?» — «Нет, это не телефонный разговор». Пугливо, осторожно шептались — и вдруг в газете! С раннего утра к газетным киоскам стали выстраиваться длиннющие очереди, вечерами люди не отходили от экрана телевизора, ловили каждое слово на съезде народных депутатов, на уличных митингах. То была звездная пора журналистики.
Но все переменилось в начале девяностых. Прошумел августовский путч 1991-го года, ушла короткая эйфория после победы над путчистами, наступили трудные времена начала рыночных реформ. Цены на печатные издания невероятно выросли, тем, кто раньше выписывал несколько газет, пришлось или вообще от них отказаться, или в лучшем случае довольствоваться какой-нибудь одной. Но особого ущерба люди от этого чаще всего не ощущали, печатную продукцию с лихвой заменило им телевидение. А уж если кто-то все-таки останавливал свой выбор на каком-то издании, то вкусы и потребности здесь очень дифференцировались.
Люди, уставшие от серьезных разговоров, потянулись к развлекухе, часто самой низкопробной, к бульварщине, к желтизне. Тот же, кого она не манила, кто ушел в дело, — хотел, наоборот, получать из газет только конкретную и разностороннюю деловую информацию. Ему уже не требовались общие рассуждения, они ему приелись. Даже широкая аналитика, вчера еще дававшая пищу для ума, сегодня ему надоела. Вы ему сообщите факты — побольше и поподробней — а уж проанализирует их он как-нибудь сам.
Соответственно читательским интересам стали выстраиваться и печатные органы. Легким чтением заполонил рынок «Московский комсомолец». Он не только не стеснялся бульварщины и желтизны, он их возвел в принцип. Рядом со скандальным разоблачением очередного олигарха на полстраницы печатались адреса и телефоны проституток. Тираж вырос до заоблачных размеров. К услугам серьезного читателя появилась другая газета — «Коммерсантъ». Ее читателя не интересовали уже ни клубничка, ни авторское отношение к описываемому событию. Он не нуждался в чужих оценках, но подоплеку случившегося, какие замешаны силы и не затевается ли очередная битва под ковром, знать хотел. Принципиальной особенностью «Коммерсанта» стали материалы обезличенные: подписи разные, а язык, стиль, подход один — общий. Создание газетного номера было поставлено на поток. Рассказывали, что журналисту заранее задавалось определенное количество строк, перебрал их — штраф, недобрал — тоже штраф.
«МК» и «Коммерсантъ» представляли собой как бы два полюса, другие издания, не отличаясь такой завершенностью, в той или иной степени тяготели к одному из них.
«Литературная газета» (и, прежде всего, особенно читаемая ее «вторая тетрадка») не вписывалась ни в один из таких стандартов. Изыски небрезгливого «МК» даже в дурном сне нельзя было представить себе в респектабельной «Литературке». И скроенный под одно лекало «Коммерсантъ» также ничего общего не имел с газетой, сила которой и состояла как раз в индивидуальной манере ее авторов, в неординарности и разнообразии их письма.
Может быть, на пустом месте, начиная с нуля, «Литературке» легче было бы завоевать на газетном рынке свою нишу. В эти годы, мы видели, успех чаще всего доставался как раз изданиям, либо ничем прежде не выделявшимся, не имевшим своего лица, либо совершенно новым. Тот же «Московский комсомолец» в советские времена терялся в ряду заурядных молодежных газет, «Огонек» слыл рупором серости и ретроградства, «Московские новости», выходившие на многих языках, мало кто читал, студенты использовали их, сдавая в институте экзамен по немецкому или английскому, а «Коммерсанта», как и «Аргументов и фактов», не существовало вовсе. Однако профессиональный уровень «Литературки» всегда был чрезвычайно высок, она всегда имела яркую индивидуальность, свое лицо. Только соответствовало ли оно нынешним требованиям?
