В последний перед отъездом вечер Сизова как обычно ужинала в «Муромце», соображала, придет ли утром обещанная ей на заводе машина или все-таки вернее договориться заранее с частником, и тут увидала, что к ее столику направляется огромный амбал, глаза наглые, явно навеселе.
— Не возражаешь? — спросил амбал, по-хозяйски усаживаясь за ее столик.
— Возражаю, — сухо ответила она.
Он засмеялся. Спросил:
— Ты актриса? Я тебя узнал.
— Что вам надо? — произнесла она.
— Познакомиться, — сказал амбал. — Парень девушку та-та, хочет познакомиться, — и заржал.
Ей стало противно и очень страшно.
— Немедленно убирайтесь, — потребовала она. — Или я подыму шум.
Это его, кажется, позабавило.
— Милицию вызовешь? — осведомился он.
— Понадобится — вызову, — пригрозила она.
— Милиция отдыхает, — объяснил амбал. — У ней рабочий день закончился.
Она лихорадочно оглянулась. Никто не обращал на них внимания. Крикнуть? Позвать официанта? А что дальше? Сейчас этот хам отойдет, но будет подстерегать ее на улице.
И тут Галина Николаевна увидела, что сцену эту внимательно наблюдает мужчина за соседним столиком. Кажется, трезв. И лицо нормальное, человеческое.
— Простите, — обратилась она к нему. — Вы не могли бы мне помочь?
Мужчина медленно поднялся, подошел к их столику. Амбал с веселым интересом смотрел на него.
— Слушай, друг, — сказал мужчина. — Не пошел бы ты погулять?
— Не, — ответил парень. — Я тут прописан, — и опять загоготал.
— Ошибаешься, — сказал мужчина, — прописка твоя кончилась. Придется тебя выселять.
— Да ну? — удивился парень. — Это ты меня будешь выселять?
— Давай, давай, — сказал мужчина. — Спокойненько, по-хорошему, — он коснулся его плеча.
— Ах, ты, сопля, — возмутился тот и встал со стула.
Галина Николаевна с тревогой заметила, что мерзавец этот на целую голову выше ее спасителя.
— Послушайте, — крикнула она. — Ну хоть кто-нибудь вмешайтесь, урезоньте хулигана.
На них уже смотрели, но не двигались. Только какой-то официант издали крикнул парню: «Паша, ну что ты? Иди, я тебе накрыл». Но парень и ухом не повел.
— Ну давай, выселяй, — сказал он мужчине. — Да ты прежде у меня блевотиной подавишься, кавалер сраный. Пусть баба твоя полюбуется.
Мужчина неожиданно улыбнулся. Галину Николаевну поразила эта почти спокойная, почти веселая, очень странная издевательская улыбка.
— Ах, ты, недочеловек, — тихо сказал мужчина. — Падаль несчастная. Знаешь, что с такими, как ты, надо делать? Травить, как гнусных насекомых. Как вшей и клопов. Всех сплошь, до единого.
В тихих его словах кипела такая ненависть, что Галине Николаевне стало не по себе. Парень, кажется, чуть-чуть растерялся.
— Но-но, — крикнул он. — Да я тебя!
— Что ты — меня? — спросил мужчина. — Убьешь? Да на что ты годен? Ты же горлопан бессильный, вонь одна, только и можешь, что к женщинам приставать.
— Да я! — парень наклонился, схватил за ножку стул и угрожающе поднял его над головой мужчины.
— Осторожно! — крикнула Галина Николаевна.
— Не волнуйтесь, — сказал мужчина. — Его же никто не боится, вот он и бесится. Знаешь, что делают с бешеными собаками? — спросил он.
Парень стоял не двигаясь. Стул продолжал держать в поднятой руке.
— Да ладно, — сказал мужчина. — Надоел ты мне. Катись-ка ко всем чертям, — и несильно толкнул парня в грудь. Тот от неожиданности попятился, стул выронил, оступился о него и упал, грохнувшись виском о мраморный пол. К нему бросились. Попытались поднять. Но парень не шевелился. Вызвали «скорую помощь». Врач констатировал смерть.
— Назавтра, конечно, из города я не уехала, — рассказывала мне Галина Николаевна. — Началось следствие, и я должна была давать свидетельские показания.
Она знала, что умерший сам во всем виноват, и все-таки ощущать, что она причастна к гибели человека, было ей очень тяжело. Но особенно мучила ее мысль, что теперь из-за нее пострадает хороший человек, пришедший ей на помощь.
Звали его — Сергей Васильевич Крюков.
К тому же дело оборачивалось далеко не лучшим для него образом. Люди, присутствовавшие в тот вечер в ресторане и даже не попытавшиеся защитить ее от хулигана, теперь дружно подтвердили, что Крюков, они сами слышали, угрожал «истребить» потерпевшего Науменко «как насекомое», обзывал его «клопом» и «бешеной собакой». Правда, Науменко держал в руках стул, но никто не заметил, чтобы он пытался ударить им Крюкова. Так что говорить о необходимой обороне вряд ли приходится.
