Обстановка в доме напоминала булочную.
Люди из Седар-Сити и даже из Сейнт-Джорджа, знавшие маму, а также папины ученики – все принесли хлеб и сладости. Я съела кусок кофейного пирожного – у меня очень болела голова, оттого что вчера я совершенно ничего не ела. Затем съела еще одно пирожное. Потом обратила внимание на желейные конфеты. Говорят, что если бы не мормоны, то кондитерский бизнес мог бы обанкротиться. Это, конечно, шутка, но я и вправду видела только два праздника, когда на столе не было желейных конфет. У нас были малиновые желейные рыбки, виноградные желейные конфеты и апельсиновые желейные конфеты.
Больше я их никогда не ела.
Моя мама лежала в постели.
Когда я была еще совсем маленькой, в доме был всего один этаж. С самого начала дом был небольшим, с тремя акрами земли вокруг. Папа говорил, что это «сердце будущего дома», где будут расти поколения его детей. У папы, его братьев и друзей ушло целое лето на то, чтобы построить дом: в нем появилась сначала библиотека, потом комната для занятий музыкой, большая веранда, комнаты для гостей и ванная. Там была даже детская, но она не использовалась, потому что, когда появились дети, мама не хотела отпускать их из своей комнаты. Ей казалось, что они умрут без нее. После того как у мамы четыре раза срывалась беременность, она не могла поверить, что ей, наконец, улыбнулось счастье. Иногда мама заходила в эту комнату полюбоваться тем, как свет с северной стороны красиво освещает рисунки. Еще в доме имелась гостевая спальня – папа называл ее «женским раем», потому что там стоял роскошный диван с кружевными подушками, висели картины и были коллекции ракушек и музыкальных шкатулок (шкатулки стояли высоко на полках, чтобы Беки и Рути не испортили завод, поворачивая ключик против часовой стрелки).
Оборудуя комнату для мамы и для себя, – «летнюю кухню», как он говорил, где готовили в жаркое время года, – папа установил там огромное окно, откуда открывался вид на густой лес – такой, какой, очевидно, открывался перед первыми поселенцами. Он хотел, чтобы они с мамой могли видеть восход и закат солнца каждый день. Мой отец так любил закаты, словно это были его друзья. Но в тот день мама не смотрела в большое окно. Она избегала глядеть и в другое, маленькое окно сбоку. Мама уставилась взглядом в стену. Увидев меня, она протянула ко мне руки, однако глаза ее были как будто чужими. Яркая синева исчезла, оставив мутный отблеск.
– Я не могу спать, Ронни, – пожаловалась она. – Я просто лежу. Когда смотрю в большое окно, то вспоминаю, как папа впервые привел меня сюда. В боковом окне мне виден дом Эмори. Если у них горит свет, я представляю себе, как они обедают или читают Священное Писание. У Тима простуда, и мама дает ему лекарство, чтобы он лучше заснул. А иногда мне представляется, как Эмори читает своим мальчикам. Джеми, наверное, в это время наверху работает на компьютере или слушает музыку. А вот мальчики выпрыгнули из своих кроваток, и Джеми пытается их приструнить. Они живут обычной жизнью, Ронни. Нам больше не суждено испытать эти простые радости, в наших сердцах поселилась боль. Я хотела быть свободной, поэтому наказана, да? Я наблюдаю, как в доме гаснут и зажигаются огни. Вот выключили свет наверху, но через минуту включили в ванной. Эмми и Джеймс чистят зубы. Я вижу Клэр, которая смотрит на наш дом, перед тем как закрыть жалюзи. Мальчики, наверное, перешептываются, а Джеми говорит, что больше не разрешит им сидеть допоздна. Мне кажется, что я с ними в доме. Я слышу их голоса. Эмми надевает ночную сорочку. Вот зажигается свет на их прикроватных столиках. Они читают. Она думает о нас, но желает отвлечься, потому что все это так тяжело, и она вспоминает о своей семье, думает о том, как ей повезло. Она уверена, что наутро все останется по-прежнему, ничего не изменится. Я тоже так думала раньше. Откуда взялась эта уверенность? Мне казалось, будто у нас впереди целая вечность, времени так много, что не стоит торопиться делать все сразу. Я могла сооружать домик для кукол Рути из старого деревянного коробка для обуви, но думала: в другой день. Ты знаешь, сколько раз она спрашивала меня, буду ли я сегодня рисовать цветы на этом домике? И я неизменно отвечала, что буду, но чуть позже. Я принимала каждое утро, каждый вечер как должное. Иногда читала им, а мои мысли были заняты другим: как заняться новой скульптурой, как закончить ту вазу. Я думала об ошибках в своей работе.
