– Ты поберегись, матушка. То наше дело солдатское – супротив пуль стоять, – говорили здоровенные усачи.
В чем в чем, а в храбрости Волкову было не отказать. Он со спокойным видом прохаживался вдоль передней шеренги астраханцев.
Ушаков взглянул на него и потупился.
– Этот будет драться до конца. Сам в могилу поляжет и других с собой заберет, – пробурчал глава Тайной канцелярии, очевидно знавший о лейб-кампанце то, что было неизвестно другим. – Ишь как выслуживается, сволочь!
Новоиспеченный поручик, будто услышав его слова, встал, картинно опираясь на шпагу, и с вызовом посмотрел на нас.
– Господа офицеры, поворачивайте своих солдат обратно. Этой дорогой вам не пройти, – громко объявил он.
– Неужто супротив русских воевать зачнешь? – крикнул ему Муханов.
– У меня высочайший приказ никого не пропускать, – сказал Волков.
– И чей же это приказ? – поинтересовался я.
– Государыни нашей, Елизаветы Петровны, – не столько для нас, сколько для астраханцев пояснил поручик.
– Врешь! – вскинулся я. – Нет у нас такой государыни. Одна только законная самодержица российская имеется – императрица Анна, и она сейчас с нами. А твоя Елизавета – мятежница и самозванка. Немедля раздайтесь и пропустите ее величество. Возможно, этим вы заслужите ее прощение.
Ряды астраханцев всколыхнулись. Известие о том, что Анна Иоанновна жива и – что самое страшное – находится среди тех, в кого приказано стрелять без жалости, потрясло обманутых мятежниками солдат.
Очевидно, новость стала сюрпризом и для лейб-кампанца. Его будто пыльным мешком стукнуло. Однако Волков быстро оправился и, не став дожидаться момента, когда отряд полностью потеряет управление, завопил что было мочи:
– Пли!
Казалось, ему было все равно, что он находится на линии огня, что первые же пули достанутся ему и что вероятность остаться в живых ничтожно мала. Была ли это бравада или чисто человеческая растерянность, никто так и не понял.
Наступила звенящая тишина.
И вдруг астраханцы открыли огонь: слабый, недружный. Все выстрелы были направлены только в одну мишень. Лейб-кампанца буквально изрешетило. Обливаясь кровью, он рухнул в утоптанный сотнями людей снег и затих.
– На колени! – закричал я астраханцам. – Вымаливайте прощение у матушки-императрицы!
Возглас подействовал. Солдаты дружно опустились на колени, не смея поднять глаз.
Анна вышла из саней, подошла к коленопреклоненным астраханцам и остановилась:
– Поднимитесь, дети мои! Ведомо мне, что не ваша в том была вина. Обманула вас самозванка.
Радостное «прощены» пролетело вдоль шеренг. Приободренные солдаты вставали, замирали по команде «на караул».
– Все, – торжествующе выдохнул Чижиков, – конец Лизке пришел!
Зимний готовился к осаде. Лейб-кампанцы, понимавшие, что ничего хорошего им не светит, готовились дорого продать свою жизнь. Мы успели перехватить части, отправленные им в подкрепление. Как только солдаты и офицеры узнавали, что с нами законная императрица, они тут же вставали под ее знамена. В итоге к Зимнему подошел уже трехтысячный отряд, состоявший из различных армейских и гвардейских полков.
Пушки пришлось оставить в тылу. Применять артиллерию императрица запретила.
– Вы все порушите, а мне потом строить сызнова, – сказала она. – Казна, чай, не бездонная. И бомбы тоже кидать не надо. Они ж мне там все посекут.
Была слабая надежда, что мятежники струсят и сдадутся, когда узнают, что помощь им не придет, а верные Анне Иоанновне войска раза в четыре превосходят силы мятежников. Однако эти люди зашли слишком далеко и неминуемой расплаты боялись больше смерти.
Парламентеры вернулись ни с чем.
– Идти на капитуляцию они не желают. Громко лаются и всякие грязные слова изблевывают. Такие, что при вашем величестве и произнести невозможно.
– Лизка моя к вам выходила? – спросила императрица.
– Никак нет, ваше величество. Грюнштейн переговоры вел.
– Гляди-ка, кто у Лизки за главного полководца ходит! – удивилась она. – Нешто принц Гессен-Гомбургский вперед себя жиденка пропустил?
– Не было принца, ваше величество. Вообще никого из офицеров не было. Токмо Грюнштейн к нам вышел. Он-то и бранился.
