и явись я к военному комиссару в Туле, меня бы в мгновение отправили в лагерь НКВД под Тамбов! Как бы мы увиделись? Смерть-разлучница неотступно преследует меня, держит на привязи! Я и теперь, как повидаюсь с тобою, отчим краем, буду отправлен туда, к чекистам, на изучение жития, ─ где воевал, знался ли с фашистами в плену, помучают хорошо! Могут расстрелять, могут отправить на фронт, если все сложится по разуму и справедливости! Но в любом случае, я вижусь с тобою в прощальный раз! Если отправят на фронт, то почему и там смерть не может стать мне страшною явью?
─ Грузные у тебя слова, ─ откровенно расстроилась Мария Михайловна. ─ Ты ешь картошку. Ешь. Остынет.
Кивнув, Александр покушал, тихо произнес:
─ Будем надеяться на лучшее.
─ Один раз плену челом бил?
─ Пять. И пять раз бежал.
─ Почему не застрелился?
─ Ты бы желала?
─ Я проклятая Богом, желать сыну гибели? Просто спросила. Ради любопытства.
─ В первую оказию не успел, Застрелился бы, ─ честно признался Башкин. ─ Окружили солдат-беглецов спящих, внезапно. Без злобы скомандовали: «Хонде хох!» Вскинуть автомат ничего не стоило. Но с каким смыслом? Мигом бы расстреляли разрывными пулями. Умирать от фашиста не захотелось! Не пожелал я, мама, лежать на русской дороге, как на погосте брошенною падалью; без могилы, без хора плакальщиц, без слез матери! Насмотрелся я, пока шел из окружения. Оскорбительным пришествием лежат печальники на сиротливом погосте в лесу, в поле, в болоте, по берегам рек. Всеми отторгнутые, никому не нужные, не ведая, за какие грехи? Лежат со святыми ликами, глаза открыты, страшно и дико смотрят в небо! Лежат безмогильные, бесприютные, застывшие в пиршестве боли и страдания! Были солдатами, загадкою жизни, стали безразличием! Только ветер разносит плач, плач Ярославны! Зачем жили? Зачем были в грешном мире? Им, конечно, все едино теперь, а мне, живущему, мама, так умирать страшно! Многим я закрыл глаза, дабы воронье не склевало. В вечности трудно странствовать царем Эдипом! Одна несправедливость получается! На земле мука, и там скорбь!
Умереть просто. Очень просто, мама! Я мог исчезнуть из мира с достоинством, в том же лагере. Броситься на колючую проволоку под током! Но какой смысл? В чем он? Россия в беде, а ты идешь на плаху, под секиру, как обезумевшее животное! Выжить ─ сложнее, мама! Вся Русь, все ее пространство от Бреста, от Смоленска до Москвы усеяно воинами и все это есть открытое Братское Кладбище Ослабевшего Человека! Где матерь разыщет сына? Каждого, каждого зальют дожди, заметут снега, и сами по себе они растворятся в неизвестности, в обреченности, раз по собственному желанию ушли в траурное пиршество земли Русской.
Александр в трауре помолчал:
─ Я воин, мама! И не пожелал истаять в черном роке! Мне богами, судьбою велено ─ биться за Русь и победить! Зачем же я буду пускать пулю в лоб? Вдруг еще пригожусь?
Матерь с горестными глазами потеребила платок:
─ Попривечали тебя ветры буйные. Только не след каждой сороке ведать о черном роке, о том же плене!
─ Само собою, ─ понимающе отозвался Александр.
─ Ты, я вижу, без заслуг явился? Только пленником? После госпиталя не воевал?
─ Воевал. В роте штрафником! Недолго. Но сильно. Против танков Гудериана! В заслоне оставили, на гибель! Как печальников России! Трое бились, ─ и танки жгли, и себя спасали! И спасли, как видишь. Одному не удалось. Отмучился! Савва, сын священника. Гоняли по земной плахе как врага народа! Не отмолился бы до гроба! Пал героем! За святую Русь. Мы все были героями. Мне, мать, признаюсь, после тюрьмы, пыток в НКВД, ─ жить среди танков было легче, чем среди земного люда!
─ И награду не отмерили? Звание?
─ Отмерят. Розгами. Солеными. По ранам. Из окружения мы шли, мама! Комиссары первыми поднимались в атаку, ложись под танки на поле битвы! Комиссар ополчения Ипполит Калина представил к ордену Красного Знамени. Но там теперь ─ одна смерть! Он пал за Русь смертью Героя! Все Тульское ополчение полегло, мама, смертью Героя! Три тысячи гробов я ношу в сердце! О награде ли мечутся думы?
Он погладил ее руку.
