О том, как завершилась история нашей темы. Здесь вы получите последний совет — касающийся того, как лучше всего прощаться
Итак, мама обзвонила всех наших приятелей, но никто из них не сказал: «Между прочим, твой муж у нас ночевал». Стало ясно: папа находится у своей мамы, у моей бабушки номер два, — мы опасались козней.
Бабушка номер два не похожа на бабушку номер один: она не умеет вкусно готовить, не называет меня «внучек», иной раз даже забываешь, что она родной человек.
Как-то бабушка номер один ей сказала, что папе должно нравиться жить в нашем доме — в коврах. Бабушка номер два на это ответила, что у нее он рос без ковров, но зато всякому видно, что он честный человек.
— Здесь в честности тоже разбираются, — заметила бабушка номер один, но бабушка номер два так хмыкнула, как будто большей нелепости ей слышать не приходилось.
Ужасно неделикатно получилось: можно было подумать, что в нашем доме вообще о честности не слышали. По-моему, обе мои бабушки смешные: одна носится со своей честностью, другая — со своими коврами.
По дороге в школу я встретил десятиклассника, у которого отец защитил докторскую диссертацию. Раньше, когда он мне попадался на глаза, я говорил себе: «Ничего, у нас тоже есть тема». Но теперь мне было ясно: нашу недиссертабельную симпатюшку понимающие люди вряд ли темой признают. Для них это не тема, а наши разбитые надежды. Я пригляделся к десятикласснику: до чего самоуверенный! Нет, не признает.
В школе я был весел. На перемене я притоптывал ногой и насвистывал. Я уверен: никому из моих недоброжелателей не пришло в голову, что у нас дома неблагополучно. Только одна Света поняла. Она спросила:
— Что у тебя случилось?
— Как ты догадалась? — спросил я.
— Еще бы не догадаться! У тебя нога дергается, а губы судорогой сводит.
— Тебе я могу сказать, — ответил я. — Больше никому! Мы хороним тему. Дом трещит и может развалиться.
— Я поняла, — сказала она, — хоть ты и говоришь загадками.
Прямо из школы я помчался к бабушке номер два. Я не застал ни ее, ни папы, ни бабушкиного малосимпатичного соседа, который, когда открывает мне дверь, то всегда дает понять, что я ему надоел своими звонками.
Я позвонил домой и спросил, не возвращался ли папа. Бабушка не ответила, а велела мне идти обедать. Но я и не подумал возвращаться в дом, который стал совсем унылым. Я вспомнил о Танюшке, о том, что на дереве в ее саду еще остались несорванные яблоки. Но дело, конечно, не в яблоках было: я решил поближе посмотреть, что это за жизнь такая — без отца.
Танюшка мне обрадовалась. Она сказала:
— Ты нас совсем забыл — дед все время спрашивает о тебе.
Яблок на дереве осталось совсем мало. Я управился за десять минут. Я сказал Танюшке:
— Хорошо бы посмотреть, как вы живете.
Она повела меня в дом.
Оказалось, Танюшкин дед чуть ли не обижался на меня. Это выяснилось потом, когда мы поели печеной картошки и сыграли партий пять в домино.
— Ты не понимаешь старых людей, — сказал он. — Ты ушел — и забыл. А я помню.
— Да, — сказала Танюшка. — Я тоже. Мы в игру играли, будто ты к нам пришел и делаешь у нас уроки. Мы тебе не мешали.
Тогда я спросил Танюшкиного деда, почему это он ни разу из дома не вышел, когда я у них во дворе бывал. Он ответил, что никому не навязывается. Вот если бы я вошел и представился, тогда другое дело. Очень он мне показался обидчивым и церемонным. Но такой уж это дом.
Я видел: им не хочется, чтобы я уходил. Я пробыл у них до прихода Танюшкиной мамы.
Ничего утешительного для себя я в этом доме не увидел: отца не хватало, как ни прикидывай.
Я стал подмечать, как много отцов ходит по улицам — лопушандцы, барахляндцы. Попался чей-то подвыпивший папа, попался папа седой, папа в мятом пиджаке и папа с перебинтованной рукой; у входа в гастроном трое пап говорили о футболе. Сам не знаю, как это получилось, я довольно долго шел за одним смешным длинноносым папой: он нес в авоське пакеты с продуктами, торопился, что-то напевал под нос. Наверно, дома он будет эти пакеты по одному доставать, разворачивать, масло он обязательно понюхает, проверит, свежее ли, и даст понюхать своему сыну, а тот скажет: «Свежее» — и им даже в голову не придет, что может быть как-то по-другому.
