— Видишь, что за человек? — сказала продавщица и кивнула на серебристую будочку. — Взгляды ревнивые бросает. Выбила себе мягкое мороженое и местечко здесь и ревнует меня к каждому покупателю. Да что ж ты ревнуешь? — спросила она громко, так что продавщица мягкого мороженого, пожалуй, и услышала. — У меня ж один покупатель на твоих десять!
Продавщица в будочке вдруг засуетилась, что-то делать стала. Она нагибалась и распрямлялась, ведерко у нее в руках появилось, потом тряпка.
— Милиционера своего знакомого на меня насылает, — сказала мне продавщица. — Милиционер уговаривает перейти на другое место. «Ты, говорит, здесь все равно ничего не заработаешь». А я отвечаю: «Что заработаю, то мое, а уйти отсюда не могу». Я же здесь скоро тридцать лет как сижу. Те, кто детьми у меня мороженое покупали, теперь папы и мамы. Здесь я могу с человеком поздороваться и словечком перекинуться, вот как с тобой сейчас. Здесь родных лиц у меня много. Так как же ты можешь меня на чужой угол гнать? — спросила она опять громко, и женщина в будке задвигалась еще быстрее. — Как же ты додумалась спихивать меня с моего угла?
— Я добра тебе хочу, — не выдержала вторая продавщица. — Хочешь, я тебе такое место подберу, три плана будешь делать? А здесь у тебя что за план? Здесь ты только на совесть мою жмешь. Долго ты жать собираешься?
— Не понимает, — сказала моя продавщица, — спихивает меня ногами и еще жалуется, что стыдно ей это делать. Ты мне скажи, откуда такие люди берутся?
— Ха! — сказал я. — Матери их такими рождают. У нас в классе тоже такой гад есть. Своего товарища с парты ногами спихнул: «Иди, говорит, отсюда. Я с другим сяду!»
— Насовсем спихнул? — заволновалась продавщица.
— Где там, — сказал я. — Его же учительница и пересадила. Он тоже ревнивый. Он того парня, которого спихивал, к своему отцу ревнует. Понимаете, его отец того парня любит. За доброту и талант, а сына своего просто за то, что он сын. Как вы думаете, должен он его ревновать? Ведь все же он клин между отцом и сыном вбивает.
— Да какой клин? — сказала продавщица. — Какой клин, что ты? Пусть радуется, что у него отец чужих любить умеет. Свое само любится, а чужого надо уметь любить. Я знаю: тридцать лет училась. Я тут каждый камушек полюбила. О детях не говорю — они мне ладошки подставляют!
— Так вы думаете, этому, что спихивал ногами, извиниться надо?
— Извинись обязательно, — сказала продавщица. — Раз его отец твой любит, значит, он хороший… не смотри на меня так, я догадливая. Я столько на людей смотрю, что все про них понимаю.
— Ладно, подумаю, — сказал я. — А пока я пошел. Одна девчонка скоро должна появиться, нужно спрятаться.
Я спрятался в парадное. Я вел оттуда наблюдение за улицей и думал: «Что это я за разговор с продавщицей вел? Зачем наговаривал на себя? Чувала выгораживал. Сам себя пусть выгораживает. Он — себя, я — себя: такие правила».
Появилась Света Подлубная. С тетрадками в руке она шла к Люсеньке. Когда я выскочил из парадного, она вздрогнула и пробормотала:
— Это что за засада такая?
Кажется, она приготовилась к неприятностям.
— Ду ю спик инглиш? — спросил я.
Света решила, что это уже начинаются неприятности, и отскочила от меня.
— Не пугай ее, — сказала моя продавщица. — Что ж ты ее пугаешь, чудак?
Света быстро пошла по улице, а я увязался за ней.
— Не бойся, милая, — успокоила ее женщина, — он в тебя влюблен, потому и пристает.
Тут уж мне ничего не осталось, как пойти в другую сторону. Выходило, я столько времени ждал Свету только для того, чтобы сказать ей: «Ду ю спик инглиш?» Не знаю, какое у вас сложилось впечатление, а меня этот поступок страшно удивил. Я несколько раз пожал плечами, разок сплюнул и пробормотал:
— Ну погоди же!
Кому я угрожал? Тут опять было о чем подумать.
