— До чего же ты поперечный! — в сердцах сказал Белянкин.
— Но, но! — Скворцов усмехнулся. — Не зарапортовывайся. Как-никак, я начальник заставы.
— Ты прежде всего коммунист, и я коммунист! И Брегвадзе с Варановым коммунисты…
— Прямо хоть открывай партсобрание, — сказал Скворцов без усмешки.
— Партсобрание ни к чему, а поговорить по душам, как коммунисты и командиры, можем, — сказал Белянкин, вытаскивая из кармана пачку «Беломора».
— Поговорим, — согласился Скворцов. — С Брегвадзе начнем?
— Я на заставе без году неделя, мне послушать полезно…
— Варанов?
— Почему Варанов? Как что, так меня, Варанов, Варанов…
— Ладно, я начну, — сказал Скворцов. — Попрошу при этом учесть, что разговор у нас неофициальный, доверительный… Чтоб впоследствии не вставлять каждое лыко в строку… Так вот, наш любимый комиссар обозвал меня поперечным. За то, что я не запрыгал козликом, ознакомившись с заявлением ТАСС…
— Не приписывай мне глупостей, — проворчал Белянкин.
— А ты не перебивай. Выскажусь, можешь поспорить. Да, я говорю: привык верить печатному слову. И тут хочу верить.
— И верь на здоровье! Кто ж тебе мешает? — опять встрял Белянкин.
— Немцы мешают. Те, что окопались за Бугом и готовят удар.
— Завел ту же пластинку…
— Ту же, политрук! И буду ее заводить до тех пор, покамест командую заставой! Мой партийный и служебный долг — принимать факты как они есть и поступать соответственно! Я тебе скажу так: заявление ТАСС заявлением, проводи среди бойцов разъяснительную работу, а я укреплял и буду укреплять обороноспособность заставы!
— Это смотря как понимать обороноспособность, — угрюмо сказал Белянкин. — Иному мерещится: он мобилизует, а в реальности демобилизует…
— Знакомые песни! — Скворцов поморщился, застучал карандашом о чернильницу.
Они сидели в канцелярии: Скворцов и Белянкин за столом, Варанов и Брегвадзе на диване. Брегвадзе и Варанов пришли сюда, не сговариваясь, каждый с «Правдой».
— Валяй, Варанов, выкладывай, — сказал политрук.
— А чего выкладывать? Я считаю: начальник заставы по закону заостряет бдительность. Я у вверенного объекта насмотрелся на фашистов. Лезут па мост, хотя это запрещено, кажут голый срам, орут: «Рус, капут!» Друзья себя так не ведут…
— Да какие они друзья? — сказал Брегвадзе.
— Однако и не враги, — сказал Белянкин. — У нас с ними пакт о ненападении.
— Который они порвут, как клочок бумаги. — Скворцов сложил промокашку вдвое и разорвал ее, обрывки подбросил на ладони, ссыпал на стол.
— Мне только одно непонятно, товарищи, — сказал Варанов, — неужели боимся Гитлера?
Белянкин и Брегвадзе ответили почти одновременно:
— Что за нелепое предположение, Варанов?
— Мы никогда, никого и ничего не боялись!
— Конечно, нашему руководству смелости не занимать, — сказал Скворцов. — Но Гитлер силен, вся Европа на него работает… Думаю: руководство наше опасается каким-нибудь неосторожным шагом спровоцировать Гитлера на войну. Поэтому нам и шлют указания из Центра: усилить наблюдение, не поддаваться на провокации…
— Что мы и выполняем, — сказал Варанов.
— Слушайте, ребята. — Скворцов оживился, подался вперед. — А что, если заявление ТАСС рассчитано не столько на армию, на пограничников, сколько на страну? Чтоб успокоить народ, а?
Брегвадзе собрал кожу на лбу в глубокомысленные складки, Белянкин хмыкнул, Варанов проговорил:
— Отчего бы и нет?
— И еще возникло соображение! А что, если заявление ТАСС адресовано не столько нам, сколько Гитлеру?
— Занесло тебя, браток…
— Да ты послушай, Виктор! Прочитает фюрер это заявление и скумекает: Советы действительно настроены миролюбиво, мне ничем не угрожают. И, может, не полезет к нам еще какой-то срок. А время работает на нас! День ото дня армия, страна набирают мощь… Но если на уме скорый разбой, фюрер скумекает так: Советы не помышляют о войне, они абсолютно к ней не готовы, сцапаю их, как слепых щенят… Вот! А у нас, как известно, могучая армия. Сунется Гитлер, костей не соберет!
