— Милиционеры, — назидательным тоном поправил Яша. — Не тычь в них пальцем.
Оскар посмотрел. Одетые в серое милиционеры почти сливались с цементной стеной аэропорта. Они стояли тесной троицей, курили, прикрывая ладонями огоньки сигарет, и равнодушно глядели на залезающих в автобус американцев. Если их работа состояла в том, чтобы представлять государство, то они справлялись идеально: все трое выглядели одичавшими и голодными. Плохо сидящие кителя казались шкурами других милиционеров, более плотной комплекции. Маленькие пистолеты на ремнях внушали страх без уважения, воплощая не столько авторитет власти, сколько личную способность к нанесению увечий. Слово militia в изначальном смысле к этой троице вполне подходило: они, казалось, подчинялись только самим себе.
— Знаешь русский анекдот про ментов? — спросил Яша, злоупотребляя своим неожиданным статусом эксперта. Он придвинулся к Оскару поближе, заранее хихикая. — Принимают милиционера на работу, зарплата такая-то, распишитесь здесь. А он им: «Зарплата? Я думал, дают пушку, и крутись, как можешь».
Анекдот только подтвердил опасения Оскара. Он даже не потрудился изобразить улыбку.
— Не туда пялитесь, — сказал Гейб. — Пидоры. Он кивнул на девушку лет двадцати, стоявшую у передних дверей автобуса. Не переставая улыбаться заходящим музыкантам, она держала перед собой некий документ в планшетке, каждую страницу которого Вайскопф, сопя, подписывал. Прядь лимонадно-желтых волос, выбившись из-под вязаного берета, перечеркивала длинную бровь более темного оттенка. Ее твидовый жакет начинался на серьезной ноте, с квадратными плечами и широкими лацканами, и внезапно сходил на нет в районе бедер, где эстафету очень ненадолго перехватывала графитовая юбка. Все остальное состояло из ног — бесконечных ног в черных чулках, отливающих на коленях лиловым, как панцирь скарабея.
Оскар смотрел на нее так долго, что оказался в очереди последним. В автобусе незаполненным оставался лишь задний, шестиместный ряд; он, девушка и замыкающий Вайскопф расселись через место друг от друга. Оскар, правда, в силу не зависящих от него причин занимал полтора. Автобус затрясся, на секунду столкнув Оскара и его новую соседку еще ближе — тепловые ауры их щек чуть соприкоснулись, — и снялся с места.
— Привет, — сказала девушка по-английски. Ее «р» звучало как хруст лыжни, но тон был прямо из Малибу. В ответ Оскар запунцовел и квакнул.
— Простите, — поправился он. — Привет.
— Привет-привет. — Она засмеялась и, чудо, придвинулась поближе, сведя на нет оставшиеся между ними полместа. — Меня зовут Ольга. Для друзей Оля. Я работаю на ТВ-6.
— Здорово. Ты репортер?
— Сегодня я транзистор, — ответила Оля, пряча сбежавшую прядь под берет. — То есть транслятор. Переводчик?
— Да. И, видишь, не очень хороший.
— Ничего подобного, у тебя прекрасно получается, — возразил Оскар чуть быстрее и громче, чем намеревался. Краем глаза он видел, как впереди вертит головой Гейб Мессер.
— Ох, спасибо, — сказала Оля. — Я так волно-вуюсь.
Скорость, с которой пейзаж, одинаково унылый для всех аэропортов мира, сменился городскими видами восемнадцатого века, застала Лунквиста врасплох: шоссе без особых фанфар взяло вдруг и превратилось в старинный бульвар. Длинные приплюснутые здания, пролетающие по обоим бортам, были как на подбор горчично-желтого цвета, хотя точный оттенок горчицы варьировался от дижонской до американской. Время от времени за ржавыми воротами или в глубинах подворотен мелькали оборотные стороны тех же зданий, почерневшие и осыпающиеся.
Автобус подпрыгнул на ухабе — в багажном отсеке что-то упало и покатилось.
— Пожалуйста, скажите ему, — попросил Вайскопф Олю, указывая на водителя, — чтобы вел потише.
Оля гаркнула что-то, не вставая с места. Для Лунквиста вся русская речь звучала как слова cash transaction. Водитель пожал плечами и с чувством ударил по тормозам.
— А ты, — спросила Оля, не моргнув, — на что… во что играешь?
— В альт, — ответил Оскар. — Я играю в альт.
— Тебе не жалко, что Новый год… как это… наступает, когда ты на сцене?
— А я, не поверишь ли, успею сбежать, — сообщил Оскар. — Мы играем Прощальную симфонию Гайдна, знаешь такую? Там в конце музыканты уходят по одному. Сначала духовые, потом контрабасы, потом виолончели, потом я. В самом конце остаются только две скрипки.
