Алигулу дернулся из рук отца, снова занес над ним огромный кулак. Бахман, стороживший каждое его движение, кинулся защитить старика, и тяжелый удар пришелся ему по лицу. Брызнула кровь. Гани-киши вдруг обрел давным-давно покинувшие его смелость и силу. Схватив табурет, он метнул его в сына. Алигулу увернулся; табурет, проломив раму, грохнулся во двор вместе с осколками стекла. В тот же миг выскочил с веранды и Алигулу, мелькнул черной тенью и исчез в воротах.
Люди, собравшиеся во дворе, шарахнулись в сторону, на веранде остались лишь два-три человека. Бахман, закрыв ладонью глаз, откинул голову, чтобы остановить кровь.
Гани-киши был вне себя от горя.
— По глазу ударил? Убери руку, посмотрю.
— С глазом, по-моему, ничего.
Гани-киши суетился в поисках бинта или тряпки, одновременно проклиная сынка:
— Чтоб он сдох, проклятый! Ну, что вы стоите, — напустился он на любопытных, вновь набившихся в помещение, — хоть бы кто-нибудь сбегал за йодом, за бинтом, у меня все было, да разорил этот стервец, давайте скорее, парня надо перевязать!
Гюляндам-арвад беспокоилась больше всех, ведь Бахман жил в ее доме; мать Бахмана, когда уезжала, поручила ей парня: «Он у меня один-единственный, зеница ока моего… Береги Бахмана, прошу тебя, он еще ребенок, к городу не привык. Считай, что он твой сын, и присматривай, сестра, очень тебя прошу…»
В самый разгар ссоры ее оттеснили, и она не успела ничего предпринять, чтобы помешать Бахману, и тот ввязался в эту беду, а когда Алигулу его ударил, старушка птицей полетела за местным «дохтуром», которая жила в этом же дворе.
— Помоги, Сурьма-ханум, помоги, дорогая, ты ведь на фронте стольким бойцам помогла, имеешь опыт, посмотри, что этот подлец с Бахманом сделал, а я пойду поищу йоду, — и она пропустила впереди себя полную спокойную женщину лет пятидесяти. За женщиной сквозь толпу протиснулась Хырдаханум с картонной коробкой из-под обуви.
— Тут все есть, Гюляндам-баджи, и йод, и бинт, и всякие лекарства. У нас дома инвалид, приходится держать целую аптеку… — Тут она поймала взгляд Аждара и осеклась.
Бахман редко видел Сурьму-ханум во дворе. Она работала в детском садике то ли в Сураханах, то ли в Сабунчах, уходила из дому ранним утром, а возвращалась поздним вечером, казалась неприветливой и угрюмой, ни с кем не дружила; видимо, ее симпатии были где-то на стороне, может, в прошлом; но так как она за собой следила, красила волосы и выглядела моложе своих лет, то поговаривали, что это не зря, а в целом относились к ней с уважением. Сурьма-ханум повела Бахмана в комнату, усадила под люстру, стерла кусочком бинта кровь и объявила собравшимся, что ничего страшного нет.
— Ему повезло. Удар пришелся не в глаз. Бровь рассечена, правда… Рука у Алигулу тяжелая… Я сама испытала на себе тяжесть его кулака… Он ведь не в первый раз буянит…
Гюляндам-арвад не могла успокоиться, пока своими глазами не увидела рану.
— Слава аллаху, обошлось!
Сурьма аккуратно перебинтовала рану. Гюляндам от вела Бахмана к себе. А расстроенные соседи понемногу разошлись, выражая сочувствие Гани-киши и на чем свет стоит ругая Алигулу. И только Аждар-инвалид вспомнил про Бахмана:
— Надо же было парню сунуться в это дело… Чтоб удар достался ему… Но молодец… Не вмешайся Бахман, кто знает, каких бед натворил бы этот собачий сын!
Гюляндам-арвад, сдавая кому-нибудь угол, предлагала квартиранту застекленную веранду и раскладушку, а сама жила в комнате и спала на диване. В прошлом году у нее жила девушка из Барды, покладистая и спокойная, но ей далеко было ездить в политехнический институт, и она нашла жилье поближе к институту. В этом году Гюляндам тоже хотела сдать веранду девушке — с девушками спокойнее, да и помогают они ей, и чистоту соблюдают, — но подходящей квартирантки не нашлось, и она сдала угол парню. К тому же мать Бахмана оказалась такой милой, разговорчивой женщиной. У такой матери и сын должен быть неплохим, подумала она, и не ошиблась — Бахман оказался спокойным, кротким парнем, а сегодня еще и доказал, что он не робкого десятка.
Дом успокоился, затих; люди уснули, и, может быть, во всем дворе не спали только трое: Гюляндам, Бахман и Гани-киши — в его окнах горел свет, старик, видимо, наводил порядок в разгромленной квартире.
