И она понесла его. Он смеялся до тех пор, пока по щекам не потекли слезы, а она уносила его все дальше и дальше от воплей, криков и стонов этой женщины.
- Как ее звали? Да какая разница, она осталась там, позади.
Он доехал до ворот, вышел из города и пошел вдоль канала, направляясь в этот прекрасный день в сторону далеких городов.
Он шел, напевая все старые мелодии, которые помнил с шестилетнего возраста.
* * *
Это был храм. Нет, не храм.
Дверь за Уайлдером захлопнулась. Он стоял в темноте в ожидании чего-то неизведанного. Крыша, если только там была крыша, терялась в бесконечности.
Пол, если только там был пол, напоминал черную твердь, лежащую под ногами.
И затем появились звезды. Как в ту ночь в далеком детстве, когда отец в первый раз взял его за город, и они поднялись на гору, где электрическое освещение не могло затмить мерцание звезд Вселенной, и в темноте сияли тысячи, нет, десятки тысяч, миллиарды звезд. Все они, яркие, равнодушные, были непохожи друг на друга. Уже тогда он знал: им все равно. Дышу я или нет, жив или мертв, эти глаза, которые смотрят отовсюду, останутся равнодушными. И он схватил отца за руку и вцепился в нее изо всех сил, словно боялся упасть в эту бездну.
Сейчас, в этом здании, он был полон пережитого тогда страха и былого ощущения красоты, былого молчаливого плача по человечеству. Звезды наполнили его жалостью к маленьким людям, затерянным в необъятных просторах Вселенной.
А затем…
Под его ногами появилось космическое пространство и вспыхнули еще миллиарды звезд.
Он был словно муха, оказавшаяся между двумя огромными линзами телескопа. Он ходил по космосу. Он стоял на прозрачном подвижном глазе, и вокруг него, как в зимнюю ночь, под ногами и над головой, везде были звезды.
И все-таки это был храм, собор, в котором хранилось множество различных святынь из разных уголков Вселенной; здесь - святыня туманности Конской головы, там - галактики Ориона, там - Андромеды, которая как Бог своим суровым взглядом пронзала в этой темной ночи его душу и прикалывала ее, трепещущую, к его спине.
Бог отовсюду неотрывно смотрел на него немигающими, лишенными век глазами.
И он, жалкий червяк, вернул взгляд и слегка вздрогнул.
Он ждал. И из пустоты выплыла планета. Она напоминала созревший осенний плод. Она крушилась и проплывала под его ногами.
А он стоял над этим далеким миром, где трава была зеленой, а деревья - высокими и пышными, где воздух был чист, где река, сверкающая на солнце и кишащая рыбой, напоминала реки его детства.
Он знал, что очень долго путешествовал, чтобы обрести этот мир. Позади была ракета. Позади были сто лет полета, сна, ожидания, и вот сейчас перед ним была награда.
- Мой? - спросил он эти обыкновенное небо, обыкновенную траву, обыкновенный поток вод, журчавший на мелководье.
И услышал непроизнесенный ответ:
- Твой!
Твой, и не нужны долгие путешествия и скука, не нужны девяносто девять лет полета от Земли, сон в ракете, внутривенное питание, ночные кошмары о потерянной, пропавшей Земле, мучения, боль, пробы и ошибки, неудачи и гибель. Не нужны волнения и страх. Не нужны потоки слез. Твой. Твой.
Но Уайлдер не протянул руки, чтобы принять этот мир.
И солнце потускнело в чужом небе.
И планета уплыла у него из-под ног.
Выплыл другой мир, прекраснее первого. И тоже закружился, готовый принять его. И здесь были зеленые поля, на вершинах гор лежали шапки тающих снегов, на далеких полях созревал странный урожай, на краю каждого поля стояли косы, ожидающие, что он возьмет их в руки и будет косить, и будет жить так, как хочет, как сможет.
- Твой, - ветер коснулся волосков в его ухе и шепотом повторил, - твой.
Но Уайлдер, даже не покачав головой, отступил назад. Он не сказал "нет". Он просто это подумал. И в полях пожелтела трава. И горы рухнули.
И песок речного дна превратился в пыль.
И планета исчезла.
И Уайлдер снова стоял в космосе. Там, где когда-то стоял Бог перед тем, как сотворить мир из хаоса. И наконец он заговорил сам с собой:
- Это было бы просто. И, Боже, мне бы это понравилось. Не надо ничего делать, ничего, просто принять. Но… Ты не можешь дать мне того, что я хочу.
