Это был музыкальный фестиваль, организованный кем-то из районной администрации и приуроченный ко дню посвящения в студенты в большинстве учебных заведений. То есть толпы лоботрясов из окрестных училищ, школ и одного университета, затарившись пивом, смеясь и шутя между собой, повалили в Троицкий сквер, где закончили собирать сцену и как раз устанавливали оборудование. Студенты, костлявые, с вытянувшимися в угоду переходному возрасту телами, заигрывали с проходящими девушками и завлекали их с собой, школьники шныряли туда и сюда, перетрясая содержимое огромных портфелей. На лавочки, похожие на больших сизых голубей, слетались пенсионеры.
Ничего особенного не готовилось; местный вокально-инструментальный ансамбль, танцевальный ансамбль, непременные поющие дети — страна ещё не далеко ушла от советского прошлого. Потом какая-то звёздочка местной величины. Красный карлик, как назвал её Арс. Времена, когда гаражным группам стали доверять настолько, что приглашали выступать на официальных мероприятиях, маячили в отдалённом будущем.
За два дня до концерта начали неспешно собирать сцену. Абба жил рядом, и с его седьмого этажа было видно, как большие машины, дымя и фыркая моторами, подвозят строительные материалы, как курят и переругиваются между собой в сторонке водители, пока люди в пыльных зелёных куртках таскают и складывают штабелями доски и металлоконструкции.
Он не обращал на эту суету особого внимания, до тех пор, пока Арс не сказал:
— Я устроил нас волонтерами на фестиваль.
Семён подавился чаем.
— Ты сделал что?
— Сказал, что нам всем по восемнадцать, а паспорта они не спрашивали. Видно, им катастрофически не хватает людей. Так что ничего не планируйте на послезавтра.
— Зачем? — спрашивает Лена. — Я не пойду.
Арс смотрит на неё и говорит похожим на дверцу сейфа голосом:
— Это ещё не всё.
— Догадываюсь, — бормочет Абба.
Все напряжённо ждут продолжения. Арс что-то задумал. Он говорит:
— Мы там сыграем. Выйдем самыми последними, когда все закончат. Начнут расходиться, и нас отправят на сцену, чтобы разобрать аппаратуру. У нас будет время отыграть пару песен.
— Час от часу не легче… — бормочет Абба. — Ты не мог сначала посоветоваться с нами?
— Я не хочу, — говорит Семён. — Не пойду туда.
— Что скажет бабушка? — заканчивает за него Арс.
— Да, — с жаром кивает Семён. Обеими ногами влезает в приготовленный для него силок.
На лице Аббы как чернильное пятно расползается ухмылка. Ему стыдно, но глядя на то, как Семён надувается от обиды, как мокро блестят глаза, он не может перестать улыбаться. Веснушки на его лице похожи на сигаретные ожоги.
Лена смотрит на Арса как на насекомое. Отворачивается и перекладывает к себе на колени развалившегося на кресле кота, и кот, как большой знак презрения, глухо урчит у неё на руках. Улыбка Аббы становится ещё шире — так-так, кто-то с кем-то у нас теперь не разговаривает.
— Ребята, — говорит Арс. Он вскакивает, прохаживается мимо них, скрипя босыми ногами. — Кто же вы тогда, если уже заранее боитесь? Это же совсем не страшно — играть и петь. Мы так десятки раз делали. И перед другими людьми, на улице, тоже. Теперь есть шанс сыграть на большой сцене! Настоящей!
Он смотрит на каждого поочерёдно.
Все молчат. У каждого на этот счёт есть что сказать, но молчат. Никому не охота, чтобы его обвинили в трусости.
— Нас арестуют, — наконец говорит Семён. Голос его набряк и потяжелел.
И Арс на нём срывается.
— Не арестуют. Может быть, дадут неплохого леща. А ты, так и будешь до конца жизни думать — что подумает мамка?
Семён раздувается, как будто воздушный шарик, который наполняют водой, под тонкой кожей проступают синие вены. Кривит губы.
— Каков план? — спрашивает Абба, пока не разразилась катастрофа.
— Мы с Сёмой возьмём гитары. Барабаны там наверняка останутся.
— Не уверен, что нас к ним подпустят.
Арс улыбается.
— Я сказал, что мы сумеем разобрать установку.
Веских доводов не остаётся, и Абба качает головой.
— Это самоубийство. Так же как бросаться со штыками на немцев. Мы же не на войне. Мы живём в мирное время, когда каждый может заниматься, чем хочет. Зачем эти самоубийственные выходки?
