На кухню входит Сандрин. Ее упругие волосы собраны в хвост, на пухлой талии повязан фартук с кричащей надписью «Tres Bien!»[45]. Она хоть живет на юге Квебека и носит французское имя, сама по-французски не говорит. Пытается, да только ее речь похожа на лепет трехлетки. Сюда Сандрин перебралась из Вермонта, куда ее канадские предки переехали два поколения назад. Она поделилась с Хоуп, что всегда мечтала открыть гостиницу, в которой счастливые люди ощущали бы себя «как дома». Однако Хоуп отлично видит – да и Сандрин не скрывает, – что она сама загнала себя в личный ад. Весь день на ногах, варикоз, да еще эти недоеденные маффины, круассаны и пуцин[46] – бесконечный, бесконечный пуцин, как будто в Квебеке ничего другого, по мнению американцев, не едят, – как-то съедаются сами собой, откладываясь в виде жира на бедрах.
– Пока не родился Жан-Марк… – еще позавчера говорила она, стоя боком у зеркала и чуть ли не умоляя Хоуп, чтобы та закончила за нее предложение. Обнадежила. Но Хоуп разделила маффин надвое, и Сандрин махом съела свою половинку.
Этим утром Сандрин выглядит так, будто не спала. Вчера ее муж Анри – он знает французский – вернулся пьяный; ругань началась с шепота, который просочился в вентиляцию и морозным дыханием проник в остывающий воздух. Анри легко перескакивал с французского на английский и обратно, и вскоре шепот перешел в ор: Анри выкрикивал слова вроде «salope»[47] и «la gueule»[48], которыми Хоуп любила бросаться в школе на уроках французского и которые пристают. Она ловила обрывки ссоры на квебекском, который только начинала учить, постепенно складывая их вместе, и суть сказанного Анри доходила до нее с опозданием. Je vais te tuer.
Хоуп резко села, впуская холод под одеяло.
«Я тебя убью».
Крики прекратились. Даже Сандрин, которая не знала французского, поняла, чем пригрозил Анри.
– Два яйца Бенедикт за пятый столик, – говорит Хоуп.
Сандрин достает с полки над печью кастрюлю. Она будто двигается в замедленной съемке, разбивая яйца в кипящую воду и бросая туда же скорлупу.
– Столько лет учила в школе испанский, – говорит она. – Хотя можно было приехать сюда на мотоцикле и поупражняться во французском. – Она цокает языком, глядя на яйца в воде. Наклоняет голову набок. – Я все видела, – говорит она.
У Хоуп сводит в животе.
– Как ты съела круассан, – поясняет Сандрин. – Не надо таскать еду. Мы же семья.
Страх проходит почти моментально. Хоуп бормочет «спасибо» и, прихватив еще две корзинки с круассанами, возвращается в столовую, а там за стойкой ресепшена уже стоит Анри. Этим утром его не узнать, и вчера Хоуп как будто слышала не его бестелесный голос. У Анри густые непослушные черные волосы и пронзительный взгляд синих глаз. Только ради него гости каждый год возвращаются, однако почти все они американцы и, к счастью для них, владеют одним языком. Анри при них может пригрозить Сандрин выдавить ей глаза, а они заметят только его улыбку.
Хоуп другая.
Ночью она выскользнула из кровати и, чувствуя, как немеют ноги, пошла по холодному полу коридора к хозяйской спальне. Приникла ухом к замочной скважине, услышала, как врезается кулак в мягкую плоть – там, где синяк будет легко закрыть фартуком с надписью «Tres Bien!».
Хоуп проходит мимо Анри и, поймав его взгляд, прячет глаза. Кокетничает. Играет свою роль. Анри нравятся стройные и милые женщины. Послушные. Хоуп поднимается наверх, в пустую спальню. Она помнит, как прошлой ночью Анри едва слышно произнес Сандрин:
– Ton fils il sera la prochaine[49].
Поняла ли Сандрин? Испытала ли облегчение, увидев наутро, как Жан-Марк мирно, без синяков, спит, посасывая большой пальчик? Что подумает потом, когда он исчезнет? Что станет воображать? За что станет корить себя? Когда полиция приедет, Хоуп скажет, что все утро обслуживала постояльцев и прибиралась в комнатах: меняла белье и чистила в ванных. Говорить она будет на ломаном французском. Преувеличенно ломаном. Чтобы сойти за дурочку и чтобы ее сразу списали со счетов. А если подберутся слишком близко – укажут на нее, на чужачку, пришлую, не местную, – она распустит слухи, и обвинения к ней не пристанут. В них не поверят. Вместо этого обвинят тех, кто указал на нее.
