За что же служат фашистам эти выродки с повязками предателей на рукавах? За страх? За кусок говядины? Из ненависти к советским народам? Пленные думали об этом, стиснув зубы, напряженно сжав мышцы, думали, пока не теряли способность о чем бы то ни было размышлять, пока в глазах не начинали мелькать туманные пятна и красные точки...
Первые два часа отдохнувшие за ночь люди еще как-то стояли. Потом начали падать. Один, другой, третий... пятнадцатый... Оглянуться было нельзя. Полицейский с дубинкой бросался на того, кто оглянется, бил по лицу, по голове, а если тот тоже падал, пинал сапогом в голову, в грудь...
Мимо стоявшей колонны прогоняли людей из других бараков — на работы, потом с работ, к кухням — обедать, за ужином... а они все стояли.
— Держитесь, товарищи, не сдавайтесь! — крикнули из колонны, которую уже возвращали с ужина.
— Держимся! — хрипло отозвался Бурнин. Этот сочувственный возглас придал ему свежие силы.
Полицейщина сворою бросилась к проходящей колонне, откуда раздался выкрик. Там стали кого-то бить.
— Держимся! — крикнули в один голос Силантий и Боря. Оставив тех, полицейские повернулись обратно к этим. Им что-то скомандовал немец.
— Держитесь, падаль собачья?! Ну, держитесь! До смертного часа держитесь! — кричал полицай.
Их стали бить всех подряд, загоняя в барак. Автоматчик расстреливал на месте упавших.
— Товарищ майор, передушим давай полицейских! — крикнул Маргулис.
— Давай! — отозвался Бурнин и почувствовал, что от злости и от решимости сил его прибыло.
Но в это время набежало еще с десяток солдат-автоматчиков... Пронзительные полицейские свистки и треск автоматных очередей навели на весь лагерь ужас. Пленные разбегались и прятались по баракам. Сумерки лагеря прорезали с разных сторон прожекторные лучи, освещая десятка два мертвецов, оставшихся возле входа...
На этот раз Бурнин не свалился, войдя в гараж.
— Жалко, ты поздно придумал, Борис, душить этих гадов... Раньше бы кинулись — мы бы их всех и прикончили, пока немцы еще не успели прибежать! — в возбуждении сказал Анатолий.
— Черт его... раньше в башку не пришло, — виновато отозвался лейтенант, будто услышав упрек в словах Бурнина.
— А немцы, думаешь, так бы смотрели, что мы полицейских давим?! Всех бы нас тут же к ногтю! — откликнулся кто-то.
— А так-то сладка тут житуха! Лучше уж разом, чем столько терпеть от падали! — не мог уняться Бурнин. Но тут же почувствовал, что силы его опять покидают, и только махнул рукой...
— Ладно вам! Ладно, зря-то балакать! — солидно одернул Силантий.
— Хлеб! Кипято-ок!— крикнул кто-то от входа.
— Занимай у печки местечко, ребята! — наказал Силантий товарищам и с двумя котелками пустился за кипятком.
После еды они закурили «одну на троих». Все трое — Бурнин, Силантий и Боря, — здоровые сильные люди, были замучены.
— Отстояли денек, не сдались! — с расстановкой сказал Силантий. — Крепкий народ мы, братцы...
— Тридцать шесть человек пало мертвыми, как в бою,— ответил Бурнин. — А к утру и еще кое-кто не встанет. Ишь что творится! — сказал он, имея в виду раздававшийся всюду по гаражу надсадный, лающий кашель.
— Бой и есть,— задумчиво произнес Силантий, передавая цигарку Борису.
Маргулис раз-два глубоко затянулся, смерил взглядом окурок и возвратил Бурнину.
— А пожалуй, и хватит людям стоять! — возразил он.— Так фашисты еще и еще десятки людей прикончат! Какой, к черту, бой, когда противник потерь не несет! Я считаю — пора уж бросить собакам кусок, чтобы народ не терзали.
— Что ты болтаешь! — одернул его Анатолий. — Сколько стояли — да вдруг сдаваться? Позор принять на себя?! Да как у тебя язык повернулся? Что же, ты считаешь, что мы комиссаров... — Бурнин осекся.
Он вдруг увидал, что Борис усмехается, и тут только понял, какой он имеет в виду «кусок». В ту же секунду понял Маргулиса и Силантий.
— Зря говоришь, Борис! — строго сказал Собакин. — Нечего из себя Исуса Христоса разыгрывать! Глупости затевать не моги!
— Да-а, сморозил ты, парень! — поддержал Силантия и Бурнин. — Люди стеной стоят. А то, про что ты подумал,— ведь это штрейкбрехерство, право. Спи лучше!
