Самые настойчивые, не попав в юрту, грозили проделать дырки в кошме, и разозленная Топан сказала своим джигитам:
— Еще юрту повалят. Берите камчи, гоните их в степь.
Обиженные таким нелюбезным приемом, аулчане расходились и разъезжались, ворча и угрожая:
— Нарядили дочь, будто бы не знаем зачем…
— Сбыть с рук решили, не иначе…
— Выйдет — хорошо, а не выйдет, себя вините!..
И намекали издалека, что им уже известно, как ведет себя легкомысленный омский жених.
…Шум так же быстро утих, как и вспыхнул. Наступил день отъезда.
С тех пор как Чорман пришел к власти в Баянауле, он приобрел вкус к почету, привычку пышно обставлять свои путешествия в степь. За день вперед он высылал по своему пути верховых, чтобы они подготавливали заранее места обеда и ночлега, ставили юрты, обеспечивали свежим кумысом и мясом. В аулах по пути следования суета, заботы, как бы не ударить лицом в грязь, не прогневить султана. Всех всадников надо было напоить и накормить, всех гостей Чормана. А к нему и в Омске приходили многие. И на квартиру, где он останавливался, доставляли сабы кумыса, стригунов и кобылиц-трехлеток на мясо. Вестовые султана извещали в аулах, что потребуется столько-то и столько-то мяса и даже денежные суммы определяли для предстоящего тоя. Ослушаться тут было нельзя. Не выплатишь долга или утаишь его часть, тебе же хуже будет. Султану не трудно и в тюрьму упрятать, и в ссылку послать.
… Во время прежних своих поездок в Омск Чорман не любил спешить. За два-три дня можно было бы приехать в город, но он растягивал путь на несколько недель, наслаждаясь пиршествами и долгими разговорами у дастархана.
На этот раз он изменил своему обычаю и, сославшись на болезнь Айганым, собрался быстро и останавливался только на необходимый недолгий отдых.
По дороге решили, что Чорман в Омске остановится у своего старшего родственника — бая Кудера, а Айганым в доме имама Габдиррахима, которого называли ахоном шести округов. Айганым и прежде гостила у Габдиррахима. Ханше было удобно жить в его доме еще и потому, что это он, Габдиррахим, помог ей устроить Чингиза в дом татарина Сейфсаттара Сейфулмаликова, одного из первых городских богачей. Дом его, рассказывал тода Сейфсаттар, просторный, сосновый, сыну будет хорошо жить, и подкормят мальчика, и за одеждой его присмотрят. Помнила Айганым и радушный прием, оказанный Сейфсаттаром еще до того, как сын поселился у него. Все четыре жены Сейфсаттара оказались женщинами разных национальностей — татарка, узбечка, казашка и уйгурка. Каждая жена жила отдельно, у каждой всего вдоволь, в том числе и ребятишек, весело сновавших по двору, а в обширном доме бесшумно нарушавших границы владений своих матерей.
На Айганым Сейфсаттар произвел очень хорошее впечатление. Рослый и чуточку сутуловатый, смуглый, густобровый, с черными смолистыми усами, приподнятыми концами кверху, и такой же черной пучкообразной бородкой, какую обычно носят башкиры. В его глубоко посаженных глазах светилась усмешка. Глаза поигрывали лукаво и даже чуточку игриво, хотя при этом его монгольское, несколько суровое лицо продолжало оставаться неподвижным. Он был и обходительным и замкнутым. И жадным и щедрым. Про него, татарина, говорили, что он башкир, превратившийся в казаха.
Айганым увидела в нем своего человека и даже прозвище ему дала — Черный естек. Естек — под этим именем среди казахов были известны башкиры.
А он в свою очередь почтительно звал ее байбише, но произносил это слово, заменяя «ш» на «ч».
И они не обижались друг на друга.
Однажды Сейфсаттар сказал Айганым, что, если она в чем-нибудь нуждается, он готов ей всегда прийти на помощь, а рассчитаться всегда успеет.
Айганым вначале вежливо отказалась, но некоторое время спустя, приехав в Омск, испытала нужду в деньгах и одолжила у Черного естека довольно большую сумму. Когда же настал срок возвращаться в аул, то растерянно спросила у него, как ей быть теперь с долгом.
Сейфсаттар или, как сокращенно называла Айганым, Саттар — успокоил ее. Дескать, нет ничего страшного:
— Нужно еще — берите. Впереди у нас много времени.
