— Куда девался Вася? — тревожно шевелил усами Тараканов. — Куда запропастился?
Капитан нервничал, и в такие минуты его особенно начинали сердить усы Тараканова. Так и сейчас он прошёлся по кабинету и вдруг остановился возле усов.
— Пора, кстати, вернуться к разговору насчёт ваших усов, — сказал он. — Опять они были не к месту.
— Да как же так?
— А так. Мы с вами на дороге должны были появиться одновременно, а вы задержались на пять секунд.
— Да, наверно, часы…
— При чём здесь часы? Я сам видел, как вы зацепились усами за сосенку и выпутывали их пять секунд. Я нарочно засёк время. Да вон и сейчас в них ещё торчат сосновые иголки.
Усы старшины немного подёрнулись золотою смолой и смахивали издали на сосновую ветку, подсвеченную солнцем.
— Так это же нарочно, товарищ капитан, — оправдывался Тараканов. — Это же маскировка, военная хитрость…
— Сосновая ветвь в милицейской фуражке — дикое и тупое зрелище, — веско перебил его капитан.
Несколько секунд они молчали, и старшина виновато вынимал из усов иголки специальными щипчиками для колки сахара.
— Вы проверили, что курят задержанные?
— Проверил. «Памир» и «Астру». Папирос пятого класса нету.
— А ведь должны быть!
— Вы знаете, товарищ капитан, что я думаю? — спросил, наконец, старшина. — Что случился крайний случай.
— Какой же крайний случай?
— А такой, очень простой. В кустах был третий с папиросами пятого класса, и он Васю, возможно, топориком.
— Почему топориком? Каким топориком?
— Не знаю, но мне почему-то кажется… топориком.
Глава пятая. Крайний случай
Тень, какая-то тень скользила от сосны к сосне, доплыла до ёлочек, легко поползла к дороге.
Человек с квадратной головой, как потом подсчитали, прополз от Васи в двух шагах, дополз до пня и, прикрываясь обломком сосновой коры, выглянул на дорогу.
Медленно, неторопливо, обстоятельно он вынул из-за пазухи пистолет, положил его на пень и стал целиться в кого-то на дороге. С дороги между тем доносились слова:
— Всё постное масло об него изгадила.
«Какая башка квадратная! — думал Вася. — Пожалуй, это и есть тот Харьковский Пахан, про которого Фомич говорил. Вот он, крайний-то случай. Надо прыгать!»
И Вася сжался в тугую милицейскую пружину, и уже чуть-чуть разжался, и даже почти полетел по воздуху, чтоб рухнуть на плечи квадратной головы, но тут квадрат убрал пистолет, бесшумно плюнул и пополз обратно через лес. От сосны к сосне, от берёзы к берёзе он переполз весь перелесок, пересёк на четвереньках гороховое поле и очутился на окраине города Карманова на улице Сергеева-Ценского, дом 8. Через три минуты, как потом подсчитали, возле этого дома был и Вася Куролесов, а с ним молчаливая собака Матрос.
Дом номер 8 выглядел одноэтажно, с терраской. Откуда-то из форточки сильно пахло табаком, пожалуй что и пятого класса.
Матрос, который всё это время помалкивал, неожиданно заскулил, закрутился у Васиных ног, не желая, чтоб хозяин заходил в этот дом.
А занавесочка-то, занавесочка! Занавесочка с плюгавенькими рыжими цветочками на окошке дома вдруг шевельнулась, и какой-то сорочий глаз из-за этой выглянул занавесочки и вперился в Васю. И тут Вася шепнул потихоньку Матросу:
— Беги в отделение!
Ну что тут оставалось делать собаке? И Матрос побежал исполнять этот тихий приказ.
Конечно, любая другая собака на месте Матроса стала бы спрашивать, зачем да почему? Возникла бы перепалка хозяина с собакой, что нередко ещё бывает на улицах Карманова и других соседних городов. Это всегда выглядит как-то неприлично, стыдно становится и за хозяина и за собаку.
А Матрос не стал спорить. Отбежав на другую сторону улицы, он, шмыгая носом, наблюдал за своим хозяином.
Вася пошёл к калитке, не зная и не соображая, что будет сейчас делать. А сорочий-то глаз тянул, притягивал, манил из-за этой поганенькой занавесочки.
Понимал, конечно, Василий Куролесов, что идёт он к дому напрасно и зря, что на самом-то деле надо бы ему, а не Матросу бежать в отделение и рассказать капитану про Зинку и Харьковского Пахана. Да ведь «они» могут за это время из дому уйти, а то, что в доме, от которого пахло папиросами пятого класса, были «они», Вася не сомневался.