Опять заходил-забегал. И в ту комнату, в другую, забежал. Выбежал. Руками за затылок ухватился, лбом к стене прижался, хрипел:
- Что они со мной сделали! Что сделали!
Сидел Виктор грустный на оттоманке. В окно глядел на зарождающиеся огни заречной набережной. Сказал:
- Сам ты все придумал. Бывает.
И улыбнулся улыбкой тихой. И будто прощался с теми огнями, что над рекой.
- Нет, не сам придумал! Я об опеке, а они...
- Довольно. Пойдем отсюда. Близко корабль стоит, на котором поеду. Идем обедать на корабль.
- Витя! Витя! Как же так? А то? Мне про то с тобой поговорить надо.
- Там и поговорим. Идем же.
Виктор боязливо, нахмурив брови, прислушивался будто. Перед ним Яша стоял, страшащимися стеклянными глазами невидящими глядел.
- Не могу я идти. За мной следят.
- Врешь. Идем.
- Витя. Это твоя картина?
- Моя. К сожалению, моя. Я ухожу.
Побежал Яша за Виктором. В коридоре молчал. И на лестнице.
Швейцар у входной двери разговаривал к кем-то. Чемодан у него в руках. Звонко смеялась приехавшая. Вздрогнул Яша. За спину брата спрятался. Вгляделся Виктор в лицо девичье, в веселое, раскрасневшееся. Не признал. А девица, от швейцара отвернувшись, плед ему на плечо кинув, кричала, смехом взвизгивая:
- Яшка! Ха-ха-ха! Яшка! Ты как сюда попал? Тебя в Москве ищут. Отравитель! Ха-ха... Отравитель...
За рукав Виктора ухватив, Яша, бледный, шептал-торопился:
- Слышишь? Ты слышишь?
А та, смех подавив:
- Это кто же с тобой, Яша? Неужели?.. Прекрасный незнакомец, скажите немедленно, неужели вы брат мой, Виктор?
- Я - Виктор. А вы... а ты, стало быть, сестра моя Зиночка или сестра Ирочка.
- Болванский дурак! Вот болванский дурак! Зиночка? Да как ты смел меня с Зинкой спутать, с телушкой с этой... Ну, черт с тобой. На первый раз тебе прощается. За красоту твою прощается. Целуй сестру. Здоровайся, прекрасный незнакомец... Яшка-то... Яшка какой смешной! Где ты колпак этот приобрел? Однако, братцы, куда вы собрались? Встречайте дорогую гостью. Марш наверх. Виктор великолепный, веди, показывай комнаты. Этот вот раб говорит: четыре свободные комнаты; любую, говорит, выбирайте. А целоваться ты, кажется, умеешь...
- А пообедать не хотите ли, Ирина Макаровна? Комната не убежит. Да можно и у меня. У меня две. Надолго? Я, ведь, в четверг уезжаю.
- Зачем? Куда? Глупости. Прекрасный незнакомец, вы остаетесь. А куда вы обедать? В ресторан? Музыка будет?
- Что ресторан! Что музыка! Мы на пароход.
- Пароход? Какой?
- Морской. Французский.
- Ура! Милый раб, прошу вас мой чемодан и это все препроводить наверх, к их сиятельству.
И, скинув калоши и сумочку на пол кинув и какие-то коробочки, ленточками перевязанные, жестом театральной королевы на все швейцару указала.
- ...Виктор великолепный, вашу руку.
По набережной идя, к Виктору прижимаясь и весело слова выкрикивая, - Стой! - сказала.
- Где же Яшка?
Оглядывали улицу. Не видно Яши.
- Сбежал! Так же вот и в Москве. Измучил. Приехал тогда ко мне дикий такой. Шепчет, рожа кислая-прекислая. За мной, говорит, следят. Кто? Шпики, много шпиков. На что ты им? Из крепости дали знать, что я отравить хочу. И так целыми днями ко всем пристает. Всю нашу московскую колонию взбаламутил. И к чему, говорит, Антон умер? Антон один меня понимал, мою чистую душу. И тут, говорит, судьба против меня. Не коменданта, кричит, надо было Макаром назвать, а меня. На меня все шишки валятся. Ну, конечно, вранье все; узнавала я через Коську. Задумываться, говорят, стал и завираться. Maman ему раз: что ты, говорит, всякую дрянь у себя держишь? А он и пошел! Подозревают, говорит, все подозревают, а какой же, говорит, это яд? Химия и купорос, и больше ничего. И всю свою химию потихоньку стал в разные места выкидывать. Ночью в сад бегал и на чердак. Ну, расстроился человек, а его, наверно, дразнить принялись, то есть Коська. Я Коську знаю. Коська подлец. Он и меня дразнил.
- Ну, и семейка! Только вот что. Ты сама его только что дразнила...
- Когда?
- Ну, как же. Отравитель, отравитель.
- А ведь правда! Проклятый характер. Очень уж он мне смешон показался. И не ожидала я его здесь встретить. Думала, в Москве он скрывается. Ну, больше не буду.
