Галлаген продолжал громко басить, но экс-капитан Барнаби его вдруг перестал слышать. В мозгу вертелась лишь эта фраза: «Полдюжины стариков вроде нас смогли бы навести порядок за пару дней». Он оглядел лица товарищей. Пара дней? Сорок восемь часов. А почему бы и нет?
Форсайт как раз открыл рот, собираясь тоже что-то сказать, но Барнаби поднял руку, требуя внимания. Форсайт закрыл рот.
— Деннис, как думаешь, смогли бы мы организовать человек этак несколько «старичков» на расчистку наших авгиевых конюшен?
Наступила тишина. Понятно, здесь не было импульсивных юношей. Все всё понимали.
Галлаген спросил почти виновато, догадываясь, что именно брошенная им фраза послужила всему толчком:
— Ты задумал перестрелять этих подонков, Клайд?
Барнаби подался вперед, заговорил резко:
— Нет! «Перестрелять» — неправильный подход к делу. Я имею в виду организованную силу, способную расследовать, судить, выносить приговоры и приводить их в исполнение! — По мере того, как он говорил, идея все четче оформлялась у него в голове. — Я имею в виду настоящую справедливость, а не теперешнее липовое правосудие. Каждый из нас знает проблему. Дело не в том, чтобы найти преступника, дело в том, чтобы его осудить. Мы знаем их, но ничего с ними не можем сделать. Галлаген, вот ты вдовец, ни от кого не зависишь. Как ты к этой идее относишься?
Галлаген откинулся на спинку стула, провожая взглядом завихрения табачного дыма, поднимающиеся к потолку.
— Справедливость, а не правосудие… — медленно проговорил он, словно пробуя слова на вкус. — Закон, а не законники… — Он расхохотался: — Как отнесусь?! Да как… Отличная идея! Ты да я…
— Да я, — добавил Форсайт.
— Нет, Луис, тебе о пенсии надо думать, — покачал головой Галлаген. — Пенсия накроется — как жить будешь? Скоро ведь уже… И Сэма тоже не возьмем. Нельзя привлекать тех, у кого есть иждивенцы, семьи и прочие близкие, которые могут пострадать.
Барнаби согласно кивнул:
— Это точно. Я как раз тут про это задумался, когда шел сюда… Если у нас что-то выйдет, благодарности не дождемся. А если оплошаем… — Он завершил фразу красноречивым жестом.
Дьюэйн, не шевельнув головой, рыкнул:
— Молли!
Из прихожей донеслись шаги, Молли появилась в проеме двери:
— Что, Сэм?
Сэм повернулся к ней.
— Молли, — произнес он негромко, — ребята хотят навести порядок в городе. Они собираются сколотить свой полицейский отряд и убрать этих гадов, которые убивают детишек. Это будет опасное дело. Что ты думаешь об этом, Молли?
Она сразу поняла, что к чему:
— И ты с ними, Сэм?..
— Нет-нет! — перебил Барнаби. — Ни в коем случае. Мы думаем, что Сэм не должен…
— Если Сэм решился, то пусть идет, — твердо сказала она. — Дети наши выросли, живут отдельно, так что… Сэм парень надежный, ты же знаешь. А я могу и к детям перебраться, в конце концов… на время…
— Спасибо, Молли, — выдохнул Дьюэйн.
Жена посмотрела на него, больше ничего не сказав, но Барнаби мог бы поклясться, что все-таки что-то такое они друг другу сказали. Взглядами. И подумал вдруг первый раз в жизни, что, может быть, семья — это не только то, что обременяет. Может быть, иногда — то, что делает сильнее.
Дьюэйн продолжил как ни в чем не бывало:
— Четверых хватит. А шефом я, конечно, предлагаю Клайда.
Галлаген смотрел на занавеску, еще колыхавшуюся после ухода женщины:
— Правильная у тебя жена, Сэм… Ясно, что Клайда! А, Луис?
Форсайт встал и прошел к телефону.
— Минуточку, — попросил он. — Маленькое дельце, прежде чем смогу принимать приказы нового шефа.
Он набрал номер, дождался щелчка и начал:
— Гроган, привет! Я хочу тебе сказать, что ты… — и он с выражением чистого детского удовольствия на лице вывалил в трубку такое количество жгучих эпитетов, что телефон, пожалуй, лишь из чувства долга не расплавился.
Галлаген расхохотался и, свесив голову через плечо Форсайта, проорал:
— Это Луис так увольняется, Гроган, если ты не понял!
Неслыханное для города происшествие случилось ровно в половине двенадцатого в дорогом кафе «Ля-Паризьен».
Риттер, он же Большой Голландец, расслабленно сидел за персональным столиком в дальнем углу. Компанию ему составляли гориллообразный телохранитель Виспер Риг по прозвищу Бич и две блондинки «для эскортных услуг». Непотопляемый Риттер чувствовал себя прекрасно. Он как раз, любуясь собственным остроумием, выдерживал эффектную паузу посреди анекдота — надо сказать, на самом деле довольно тупого, — когда по сторонам от себя вдруг узрел внушительные фигуры Барнаби и Дьюэйна.
