— Доктор, доктор, не уходите! — захрипел Блейк. — Они меня прикончат. Я больше не выдержу…
— Тогда скажите им то, чего от вас добиваются, — без тени сочувствия бросил через плечо врач, выходя из помещения.
Неизвестно, что тут подействовало — то ли то, что предложение исходило от постороннего, непосредственно не принадлежащего к числу его мучителей, то ли просто время подошло.
— Я… да, я, — простонал вдруг Блейк. — Я был с Гейтсом. Мы убили О'Нейла. Он прижал нас, когда мы брали алмазы. Взял на мушку Гейтса. Меня впопыхах не заметил. Я выбил у него пушку. Гейтс говорит; «Он нас видел», — и хлоп его! А я только добил, чтоб не мучился. В голову.
Он прикрыл лицо дрожащими пальцами.
— Я все рассказал. Не трогайте меня больше. Оставьте меня в покое.
— Что там еще? — спросил вдруг лейтенант.
— Прокурор округа на проводе, лейтенант, — доложил вошедший полицейский. — В вашем кабинете.
— Стенографиста пригласите, — приказал лейтенант, направляясь к двери.
Отсутствовал он долго, а когда вернулся, выглядел немногим лучше, чем Блейк. Казалось, он не видел своих людей. Или не хотел видеть.
— Уберите это, — ткнул он пальцем в Блейка.
Все озадаченно молчали, пока преступника не вывели.
— А… стенографировать?
— Не надо, — сквозь зубы выдавил лейтенант.
— Лейтенант, он очухается и опять закупорится. Распечатывай потом снова…
— Тоже не надо. К чему бумагу марать, если все равно не используешь. Прокурор приказал его выпустить.
Он выждал, пока утихнет гул.
— Политика? — спросил один из детективов, криво усмехнувшись.
— Нет… Не совсем. То есть… А что же еще! Выборы на носу. Но это еще не самая дрянь. Они как это дело представляют… Северн казнен, его не воскресишь. Ошибка непоправимая. А доведешь до суда этого типа — скандалище неимоверный. Тряхнет не только прокурорский офис, но и всю полицию. И пострадает не только наша шкура, это еще полбеды. Подрыв доверия общественности! Прецедент! Они решили, что лучше выпустить одного преступника, чем вызвать ситуацию, когда защита каждый раз будет ссылаться на случай Северна, а присяжные оправдают десяток заведомых убийц. — Лейтенант вздохнул. — Я вынужден его отпустить.
Копы стояли, переваривая новость, каждый по-своему, в соответствии с характером и темпераментом.
— Что ж, наше дело — подчиняться. Только долго они чухались. Сколько мы на этого гада сил потратили! — сказал один, с практическим складом ума.
Другой, с аналитическими наклонностями, принялся взвешивать мотивы прокуратуры и тех вышестоящих, кто влиял на ее решения.
Третий, болеющий за коллег, заметил:
— Да черт бы с ним, с этим гадом, если бы не О'Нейл…
Они разошлись по своим делам. Остался лишь один. Детектив по имени Роджерс. Он замер на месте. Засунув руки в карманы, казалось, внимательно изучал пол под ногами.
О чем он думал? О чем думает подвижник, который видит, как рушатся столпы его мировоззрения, как попираются основы его веры?
Детектив и убийца столкнулись в коридоре управления полиции. Свободный гражданин шествовал к выходу.
Роджерс замер, следя за гордой поступью Блейка, нос, губу и подбородок которого украшали полоски медицинского пластыря.
Четкий шаг, свободное движение рук. И автоматический жест, которым Блейк поправил узел галстука. Он возвращался в жизнь, и очень важно, чтобы галстук сидел должным образом.
Блейк шел на волю, а Гэри Северн гнил в земле сырой. И сержант О'Нейл.
Блейк встретился взглядом с детективом Роджерсом. Посмотрел нагло и с вызовом. Губы искривились в презрительной усмешке, слегка раздвинулись и выплюнули насмешливое «Х-хэ!». Очень красноречивое, означавшее: «Ваши законы — х-хэ! Полиция — х-хэ! Убить — х-хэ, раз плюнуть!»
Хуже удара в лицо. Хуже плевка. Хуже ожога. Этот удар достает глубже. Если у тебя сохранилось чувство справедливости, ощущение добра и зла, если ты не просто притворяешься верящим в идеалы.
Роджерс побледнел. Точнее, мертвенно побелела лишь часть его лица, вокруг рта. Блейк прошел мимо, не останавливаясь, и вышел в стеклянную дверь. Все. Смотреть больше не на кого. Он не вернется. Его не вернут и не привлекут к ответственности. Во всяком случае, за это преступление.
