Внимание Проповедника привлекла румяная блондинка в белом переднике, стоявшая возле прилавка с ящиками, в которых росли ярко-желтые нарциссы. Она улыбнулась ему, и он, на секунду опешив, улыбнулся ей.
– Эм… Я задержусь ненадолго? Хочу пошататься по цветочному рынку и поискать диковинки, привезенные из далеких стран.
– Позже увидимся.
– Пугалу ни слова.
– Оно исчезло с концами.
Страшила, в кои то веки стал осторожен и не спешил показываться на глаза окружающим. Уверен, он появится к вечеру. Вылезет из шкафа, как ни в чем не бывало, покажет мне свой очередной нелепый и бесполезный «трофей», добытый во время скитаний, и деловито займет комнату.
Я часто думал о нем в последнее время. Проповедник считал, что в Пугале поселилась темная душа человека, убитого кем-то из Ордена. Пришлось его разочаровать. Мертвые люди не вселяются в предметы. У них нет такой способности. И когда старый пеликан попытался выведать у меня, что же такое одушевленный, я лишь развел руками.
– Ты не знаешь? – удивился тот.
– Не только я. Никто не знает. В предмете просто появляется сущность, превращая его из вещи в… – я помешкал. – Назовем это живым существом. Почему это происходит – до сих пор неизвестно. Одушевленные очень редки для того, чтобы подтвердить или опровергнуть ту или иную теорию.
– Но среди этих редких – темных больше чем светлых.
– Верно.
– Почему так?
– Предметы, которыми убивают других людей, имеют больше шансов стать одушевленными. Например, меч наемника или плаха палача – великолепные вместилища. Но почему одушевленным становится, к примеру, снеговик или огородное пугало – мне неизвестно.
Проповедник хмуро глянул в поле, где в то время прогуливался наш общий друг.
– Если ты так уверен, что в нем нет темной души убитого Орденом Праведности, тогда мне непонятна его ненависть к законникам.
– Ну, после истории на озере Эйсвассер, когда нас обложил Орден Праведности, я могу ответить на этот вопрос. Потому что они представляют для Пугала серьезную опасность.
– Хо-хо! А ты, значит, здесь просто так, погулять вышел. Ты страж.
– Когда мы встретились, я был уверен в своих силах. Но после того как он перенес встречу с Мириам, сомневаюсь, что легко с ним справлюсь.
Теперь Проповедник выглядел немного встревоженным:
– А кинжал?
– Кинжал… – Я развел руками. – Конечно, стражи для него это угроза, но законники… ты просто вспомни, как Эрик уничтожил тех снеговиков, когда мы с Гертрудой едва не потерпели поражение. А Ханна? Ей потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с одушевленными велефа. Орден Праведности опасен для Пугала куда больше, чем Братство.
– Ты думаешь, этот молчальник боится смерти? – от него так и веяло скепсисом.
– Если не смерти то того, что им смогут управлять, как теми снеговиками. Потерять контроль над собой, подчиниться чужой воле… Думаешь, ему это по душе?
– Если только законники, действительно, на такое способны – управлять одушевленными.
– Еще несколько месяцев назад я бы сказал, что «Лезвие дождя» это ерунда, а Орден только и способен, что вставлять нам палки в колеса, но реальность оказалась куда занимательнее. Они умеют гораздо больше, чем мы полагали.
– То есть у Пугала нет ничего личного к законникам? – Проповедник счел себя разочарованным. – Он просто потрошит некоторых из них лишь потому, что боится за свою свободу? Ха! Дырка в твоей теории, Людвиг! Отчего же Франческа тогда не приструнила его?
Я пожал плечами:
– Сперва растерялась и испугалась. А затем… они не так уж и плохо ладили.
Старый пеликан скептически хмыкнул, но сказал совсем не то, чего я от него ожидал:
– Буду приглядывать за нашим общим другом повнимательнее. Быть может, он проявит свою настоящую сущность. – Последние слова он произнес неожиданно низким, замогильным голосом и тут же хихикнул.
Он действительно начал чаще ходить за Пугалом, пока тому не надоело навязчивое внимание и оно попросту не стало исчезать в ближайших шкафах, оставляя Проповедника с носом.
Думая об этом, я проехал через мост Поваров, славный тем, что когда-то отсюда за то, что испортили праздничную сельдь для королевской гвардии, этих самых поваров скинули в канал. Недалеко находился Новый рынок, так что улица была забита народом и телегами. Продвигался я медленно, слушая, как со всех сторон раздается альбаландская речь. Я поймал себя на мысли, что немного отвык от родного языка, слишком долго проговорив на всеобщем.
