- Так ты верно ли знаешь, что боярин твой здесь? Лучше уж сейчас сознавайся, коли соврал.
- Батюшка, сам рассуди: где ж мне знать наверное? Он же со мной совета не держит. Мое дело - оседлай да подай, а куда он ехать удумал, то ему одному ведомо. А только сам я вчерась слыхал, как боярин с захребетником своим Никишкой Полозовым уговаривался чуть свет отправляться, да радовался, что дочку вскорости повидает.
Чекан круто заломил бровь:
- Стало быть, старый хрен дочь свою на болотах прячет? Давно ли?
- Давно, милостивец. - Мужик поскреб бороденку, подумал. - Годов пять уж минуло, как он эти вот палаты для нее выстроил.
- Слыханное ли дело, чтобы боярская дочь пять лет прожила в дебрях дремучих! Ты не врешь ли?
- Да чтоб мне с места не стронуться! - истово закрестился мужик.
Заинтересованно вслушивающийся в их перешептывание Хорь не утерпел, встрял:
- Что ж это боярин так блюдет ее, аль грешна?
Мужик только руками развел:
- Про то мне неведомо. Кто говорит, будто она, пятнадцати годков отроду будучи, с Еремкой-ключником слюбилась да обрюхатела, и будто родитель ее от срама упрятал. Может такое быть, потому как Еремку этого по боярскому повелению удавили. А иные говорят, что хворала она тяжко и лицом стала страшнее смерти. Может и так. А вернее всего, что и те, и другие брешут. Еще такой слух идет, будто дочь боярская - ведьма. Якобы по ночам в опочивальне у ней голоса нелюдские слышатся, собаки-де ее близости боятся, воют, словно над упокойником. А только и это брехня. Не может она ведьмой быть, потому как шибко богомольна. Было такое, что даже постриг принять собиралась, да родитель того не позволил.
Он примолк, потом протянул жалобно:
- Ну зачем я тебе, князь-милостивец? Отпусти, век за тебя Бога молить стану!
Чекан замотал головой, оскалился:
- Слышь, Хорь, чего эта стервь удумала? Меня - меня! - князем насмелился величать! Ах ты, гнида! Ваську Чекана со своим вшивым боярином уравнял... Да я таких, как твой князенька толстопузый, десятками давливал, их и сотня меня одного не стоит!
Он смолк вдруг, будто подавился своим яростным шипением, потому что где-то за дальним углом черного частокола захлебнулся бесовским хихиканьем козодой-полуночник, ему откликнулся другой, третий - словно целая стая их хороводилась вокруг людского жилья. И Чекан мягко тронул коня к частоколу, в руке его тускло взблеснуло железо, а вырвавшийся из глотки троекратный зловещий выкрик могильной птицы заставил обомлевшего мужика судорожно перекреститься.
То-то небось встревожил небывалый птичий галдеж боярскую оборону! Ничего, пусть. Недолго им тревожиться - не дольше, чем жить.
Скрипя кольчугой о твердое дерево, Чекан перевалился через верхушки плотно пригнанных друг к другу бревен. Он слышал надсадное дыхание карабкающихся, спрыгивающих, бегущих; потом откуда-то из-под самой крыши терема-острога гулко и коротко громыхнула пищаль, отчаянный, звенящий страхом и злобой голос завизжал: "Опричники! Царевы псы налетели! Палите, палите по окаянным!" И снова грохнуло - раз, другой - где-то на той стороне. Но палить уже было поздно.
Дверь вышибли быстро. Когда она рухнула путаницей щепы и расколотых досок, навстречу из сумрака сеней ударила гремучая вспышка и у опричника, сунувшегося было вперед других, не стало половины головы. Тяжелые брызги хлестнули Чекана по лицу, ноздри ожгло терпким горячим духом, и разум его утратил власть над взбесившимся телом.
Дальнейшее помнилось смутно. Медленно сползающий по стене человек с рассеченным лицом, безуспешно пытавшийся отмахнуться от сабли дымящимся пистолем... Крутая, узкая лестница, гулкий топот собственных сапог, и выскочивший навстречу боярский челядинец сам напарывается на выставленный клинок... Невесть откуда случившийся Хорь (зубы ощерены, через всю рожу кровавая полоса) рубится сразу с двумя, рыча и отплевываясь красным... Нога оскальзывается в липкой горячей луже, и удар топором наотмашь достается бежавшему следом опричнику... Тускло освещенная нарядная горница, перевернутый стол, из-под скатерти торчат ноги в лаптях...
