Проклятые - страница 11
Такой день когда–то действительно случился в моей жизни, а память о нем оказалась отчетливее, чем любое воспоминание или сон. Более того, в моих посмертных видениях день этот воспринимался более реально, чем в первый раз, когда я его прожил. Восприятие обострялось от осознания того, как по–особенному звучит спокойный голос отца. Однако происходящее окрашивалось пониманием, что все это не продлится долго.
Я испытывал блаженство, находясь с отцом на Вудворд, и создавалось впечатление, что теперь мы похожи на остальных отцов с их сыновьями. Семья, в которой нет Эш.
Мы припарковались на площадке рядом с черными башнями. Немного задержались, чтобы полюбоваться рекой — вода Детройта была похожа на чай с молоком.
— Посередине проходит граница, — сказал мне отец, совсем как тогда, в настоящей жизни. — Невидимая линия…
В тот момент, когда мы проходили через вращающиеся двери в широкий атриум центра, в моем мозгу отпечатались эти два понятия: «невидимая граница». Прямо перед нами стояли сверкающие легковушки и грузовики, все «воплощение респектабельности и надежности продукции «Дженерал Моторс». Так их неизменно называл отец. Пара самых современных моделей — «Корвет» и «Фиеро» — медленно вращались в воздухе на платформах, подвешенных на стальных канатах.
Мы прошли к стеклянным лифтам, которые должны были доставить нас наверх, где располагался офис отца. Он шагнул в лифт и, положив руку мне на плечо, увлек за собой. Я помню, как тепло его ладони разлилось по всему телу.
Двери закрылись. Начался подъем.
Лифт поднимался мимо открытых просторных помещений атриума, затем оставил их внизу и двинулся дальше по внешней стороне стены главного здания. Нам открылся бесконечный простор, и этот вид становился тем прекраснее, чем выше мы забирались. Внизу катила свои воды река, на противоположном ее берегу щетинились кварталы Уиндзора, а за его окраинами угадывалась остальная Канада. Огромная широкая равнина исчезала из вида, не достигая горизонта, словно пейзаж на картине художника, которому не хватило красок.
— Это вечность, Тигренок, — сказал отец и вложил мне что–то в правую ладонь. А потом сжал мои пальцы, чтобы я не мог посмотреть, что это.
Достигнув двадцать четвертого этажа, лифт начал замедляться. Мне не хотелось, чтобы он останавливался. Я не боялся того, что ожидало меня там, за его створками, просто мне хотелось, чтобы папа остался со мной, но я знал, что он не может это сделать.
А еще я знал, что не могу обернуться и посмотреть на него, потому что он уже ушел…
БО–О–ОМ!
Створки лифта открылись.
Я вышел наружу. Кровь бешено заколотилась в висках, словно тысячи бабочек попытались вырваться из моего черепа. Отчаянно закружилось в голове, но я постарался сдержать слезы.
Это сработало.
«Он очнулся», — послышался женский голос. Женщина была чем–то довольна. А еще я подумал: кто такой этот «он»?
Несмотря на то что в помещении ярко сияли лампы, комната показалась более тусклой, чем утро в Детройте, из которого я только что вернулся. И тут же пришло осознание действительности. Незнакомые люди в халатах, окружившие меня, пропитанный лекарствами воздух и первая волна боли, накрывшая меня, — все говорило о том, что это уже не самый счастливый день в моей жизни.
— Да, действительно очнулся, — произнес какой–то мужчина; в его голосе слышалось скорее удивление, нежели радость.
Вниз и вверх. Туда и обратно.
Всякий раз, проваливаясь «туда», я спрашивал одно и то же: «Где моя сестра?» И каждый раз, независимо от того, кому я задавал этот вопрос, мне говорили:
— Давай я позову папу, хорошо, Дэнни?
Что, собственно, и было ответом.
А потом я увидел, что рядом стоит отец.
На его лице читалось облегчение и благодарность. Но выглядел он обескураженным.
— Дэнни? Как дела, Тигренок?
Тигренок? Он не называл меня так с тех пор, когда я был совсем маленьким. С того дня, когда мы пошли на старый стадион «Тайгер» и я увидел единственный раз в своей жизни настоящий футбольный матч команд профессиональной лиги.
Он называл меня так, когда я умер. В тот вновь прожитый блаженный день.
— Эш умерла, да? — сказал я.
