И все по-научному. И умер потом больной по-научному. Наука одна и та же, вот только используют ее по-разному. Это уже на сердце, на душе и на совести ученого человека.
Хотя и здесь можно призвать к порядку. До меня дошли слухи, что лекари Королевской коллегии медиков в Англии предложили запретить членам коллегии давать советы больным без их обследования, на основании одного лишь вида мочи»…
Что же случилось? Почему память Гудо вытащила из ада злого гения Гальчини. Неужели это вызвано пьяной похвальбой этого венецианского лекаря?
Да, Гудо отчетливо слышал каждое произнесенное за тонкой деревянной стеной слово. Но в них не было ничего, что могло чем-то навредить или чем-то оскорбить его и любимых им людей.
Так что же заставило Гудо открыть глаза? Неужели это леденящее повеление великого Гальчини. Повеление из ада, единственного места, где может пребывать душа губителя и истязателя. Повеление, переданное слугами ада – демонами. И оно без спроса проникло в сознание бывшего ученика жуткого подземелья Правды. А это означает одно – душа бывшего узника подземелья Правды вновь открыта для повелителя ада – сатаны!
После стольких молитв, после стольких благих дел, после стольких покаяний, казалось, душа Гудо под надежной защитой Господа. Ведь не может Всевышний не заметить, сколько добра и пользы принес людям врачеватель Гудо за последние три года скитаний по стонущей от смертей Европе. Десятки стран, сотни городов и селений, тысячи спасенных жизней.
Неужели Господь не принял его благих дел? Неужели Господь не простил его грехов?
Нет, этого не могло случиться с тем, кто справедливее самой справедливости, кто добрее самой доброты, кто сама любовь. Господь есть необъятная любовь, которая не может не почувствовать, какая все побеждающая любовь живет в сердце несчастного Гудо.
Значит что-то другое. Значит что-то, или кого-то господин в синих одеждах сам впустил в свою душу. Приоткрыл этому «что-то – кого-то» узкую лазейку. Приоткрыл и не заметил, как это леденящее вползло, расширилось и стало овладевать святой сущностью человека – его бессмертной душой.
И вдруг мозг Гудо пронзила страшная догадка. Настолько страшная, что его тело покрылось холодным потом, а из груди вырвался невольный стон.
* * *
– Болят раны, Гудо? Скажи, что мне сделать, чтобы облегчить твои страдания?
Милая, добрая Грета. Она бы многим пожертвовала, чтобы ее Гудо был здоров. Чтобы он, как и в прошедшие месяцы на острове Лазаретто, говорил с ней о странах и городах, в которых побывал, о лечебных травах, ранах и болезнях, о звездах, что определяют жизненный путь человека, и о Боге, который дал людям ценнейшее – жизнь! И она, не отрывая своих прекрасных глаз от его уродливого лица, будет внимательно слушать странного человека, взвалившего на себя необычную миссию оберегать ее и ее маму от столь страшного и тяжелого бремени – жить во времена чудовищных испытаний. Она не отведет своего взгляда, даже когда ее Гудо будет рассказывать о каких-то рыцарях, что сражались за гроб Господний, об ученых людях, что жили так давно, что и непонятно, о хитроумных механизмах, и даже об оружии, которое когда-то кто-то придумает.
И хотя он не отвечает на вопрос, почему ему так важно быть рядом с Гретой и Аделой, отводит глаза, когда девушка спрашивает, почему Гудо столь добр к ним и готов отдать за позволение быть рядом все что имеет, – это не настораживает и не печалит ее. Пусть не отвечает, лишь бы был здоров и рядом. И тогда не страшен завтрашний день, и можно будет думать о послезавтрашнем.
– Бедненький Гудо. Тебе больно? Скажи, милый Гудо!
А это несчастная Кэтрин. Волею судьбы и людской злобой, оторванная от родителей, она была обречена на голод, унижение и скорую смерть. В жутком, демоническом, на первый взгляд, образе Гудо она нашла второго отца, желающего, а главное способного защитить. И вторую мать, готовую отдать последние крохи пищи своему ребенку. Мать, возле которой спокойно и приятно засыпать, зная, что открыв наутро глаза, день рядом с ней будет легким и радостным.
Адела… Она не промолвила и слова, но Гудо знает, что сердце ее встрепенулось от стона раненого, а глаза увлажнились. Он знает потому, как Адела положила свою нежную руку на его голову и робко расправила волосы. Ради этого простого движения Гудо согласился бы быть пронзенным еще одной стрелой.
